Валерий Еремеев - Черный ангел

— Да мне плевать на то, кто вы такой. Что же касается отвращения, то если оно и имело место, то только по отношению к тому мерзкому обряду, который вы устроили с телом убитого.

— Есть одна легенда, — как ни в чем не бывало продолжает Карелин, даже не слыша меня, — когда насильно крестили наших предков-славян, когда греческие священники вместе с княжескими наемниками оскверняли их святилища, когда вырывали из земли изображения богов, жгли их, рубили, кидали в воду, то плывший по воде идол бога огня Перуна выбросил на берег палку и крикнул: «Это вам, ничтожные людишки, от меня на память». Вот с этих то пор мы не перестаем молотить друг друга, обманываем, воруем, убиваем. Выбирая бога, мы выбираем судьбу. Мы свой выбор сделали. Когда у нас были боги, а не бог, мы были сильным, славным и счастливым народом. Это признавалось всеми соседями. Соседние государства нас уважали, а враги боялись. Но мы предали наших богов и теперь они мстят нам. Кроме богов, мы предали память своих предков, во имя эфемерной, несуществующей истины отказались от их огромного духовного наследия, мы потеряли его и забыли, что оно когда-то было. Мы позволили византийским брехливым сорокам с крестами на шеях растоптать свое прошлое. А у кого нет прошлого — не будет и будущего. Разве мы нация, разве мы народ? Нет, мы просто население, аморфная людская масса. Мы полное ничтожество, зеро. Нас больше никто не уважает, над нами смеются. В нас плюют. А мы, вытирая с рож плевки, делаем вид, что ничего не происходит, и улыбаемся в ответ. И в это самое время, есть еще люди, которые не покладая рук, вдалбливают в наши и без того забитые головы напыщенные речи о тысячелетней святой Руси, о том, что православие присуще нашему народу чуть ли не на генетическом уровне. При этом никто не вспоминает, что существовала другая языческая Русь, тоже тысячелетняя. Да, я язычник, у меня много богов. Это боги моего народа — настоящие, живые, с пороками и достоинствами, любящие жизнь, вино и баб, а не чуждый импортный жизнененавистник.

По мере своего рассказа, Лаптев-Карелин все больше и больше распаляется. Глаза его сверкают, щеки горят уже не от пара, а от возбуждения. Я даже вынужден был два раза прикладывать палец к губам, чтобы он понизил голос, ибо на нас уже стали оглядываться посторонние.

Наконец он показал свое истинное лицо. Лицо человека, которому нечего скрывать, которому нечего бояться. Он рассказывает долго и надо признать убедительно. Еще немного и он в самом деле обернет меня в свою веру.

— Что теперь, Карелин? — спрашиваю я, когда он замолкает. — Вы хотели выведать у меня, что нам о вас известно, вам это удалось. Я дал заглянуть вам в мои карты, хотя, может быть, я поступил неправильно. А что будет дальше?

Здесь я хитрю: я спрашиваю его, что он будет дальше, в то время как сам не знаю, что буду делать я.

— Вы поступили правильно, Лысков, — отвечать собеседник. — Поднимите голову, я хочу посмотреть вам в глаза.

— Предупреждаю: я человек не внушаемый, напрасно потратите время.

— Не бойтесь, я просто хочу посмотреть вам в глаза.

Смотрит он долго. Глядя на него, я не могу не испытывать чувство глубокого восхищения этим человеком. В нем не чувствуется ни скрытой угрозы, ни раздражения, ни даже растерянности, ничего, что можно было бы ожидать от человека в подобной ситуации. Это лишнее доказательство его силы. Он живет по принципу — если хочешь и можешь убить, убей; если не можешь или не хочешь, то не мешай. Угрозы — это пустой звук. Угрозы — это признак слабости. Я могу найти только два слова, которыми можно было бы кратко описать как ситуацию, так и самого человека — спокойная опасность. Это так: опасность от этого человека исходит такими флюидами, что никогда моим нервам еще не приходилось испытывать подобного напряжения. И, тем не менее, со стороны мы как два старинных приятеля, пришедших друг к другу в гости на партию в шашки.

— Теперь, пожалуй, все, — вдруг говорит Лаптев-Карелин. — Спасибо, что не отказали мне в этой просьбе.

— Зачем вам понадобилось смотреть на меня?

— А вам разве не интересно было посмотреть на своего врага? Прямо в глаза своему врагу? Мне интересно. Я хотел понаблюдать за вами. Изучить вас. Понять, какой вы противник и можно ли вас принимать всерьез. Решить, каким оружием лучше всего против вас бороться.

— Четырех с половиной минут оказалось достаточно?

— Более чем! Поверьте мне. Более чем.

— А почему вы решили, что я ваш враг?

— Это решил не я. Это вы так решили. Вы выступили против меня. Вы продолжаете преследовать меня и дальше. Вы хотите отобрать у меня деньги. В ваших глазах я прочитал уважение ко мне, как к противнику. Уважение и страх, хоть последнее вы всеми силами стараетесь скрывать. А раз вы испытываете эти чувства, значит, вы знаете, что я вам всего этого не подарю.

— Я хочу вернуть эти деньги законному владельцу, только и всего. Для этого он и нанял меня, чтобы я разыскал вас и вернул деньги. Они поступят на счет церкви.

— Трудно представить себе наиболее идиотскую цель для такой кучи монет. Все равно, что свиньям скормить. Мне неприятно даже говорить об этом, ибо я сам в свое время тоже поступил по-идиотски. Сменим тему. Итак, вы просто наемник?

— Да, я работаю за деньги, помогаю людям решать проблемы, которые решить другими путями сложно. За это они мне платят. Что в этом плохого?

— Для вас ровным счетом ничего. Для меня плохо. Люди, несмотря на то, что научились строить небоскребы, по своей сути остались такими же пещерными дикарями с такими же примитивными моральными нормами. Добро для дикаря — это то, когда он отнимал у врага материальные блага. Крал, грабил, — роли не играет. Зло — это когда отнимали у него. И в этом тоже нет ничего плохого. Пока мозги у наших предков находились в девственно чистом состоянии, они и не думали стесняться своих поступков. Они гордились ими. Потом по всему миру как тараканы расползлись и расплодились в превеликом множестве разного рода апостолы, мозги людей затуманились, они стали стесняться самих себя. Им стало стыдно за то, что они люди. Им стали стараться привить чуждую, искусственную мораль слабых, ничтожных червей, но против природы не попрешь. Мы все равно живем по своим старым и единственно верным правилам, но вынуждены лицемерить, прикрывая их фиговым листком византийских постулатов. И от этого мы стали такими слабыми. Мы расточаем свои силы на лицемерие. Мне надоело лицемерить. Поэтому я говорю вам: вы поступили правильно, когда собрались отнять у меня мою добычу, но для меня это зло, поэтому для меня будет правильным уничтожить вас.

— Звучит зловеще.

— И, тем не менее, это так. Из двух кто-то всегда побеждает, кто-то нет. Но вы сами выбрали этот путь и не должны бояться. Так уж получилось: или вы, или я. И речь не об этих деньгах, а в том, что я понял, что вы сами собираетесь меня уничтожить.