Валерий Еремеев - Черный ангел

Итак, объявив архиепископу о своем желании отказаться от сана священника и получив от него добро, он, пока мы с Альваресом рассусоливали, сразу же поехал на свою квартиру, переоделся и занялся вплотную «Зетой +». Такое его поведение свидетельствовало, что Карелин относится к тому типу людей, которые считают, что самый лучший способ защиты — это нападение. Он узнал, где мы находимся, расспрашивал Тамарку, а потом стал следить за офисом. То, что возле дома его караулят, было исключительно его предположением, основанным на вполне логичном тезисе — раз мы его потеряли, значит, единственное место, где мы сможем опять его найти, будет его домашний адрес.

Мы удалились от офиса шагов этак на двести, когда он резко бросил мне:

— За нами идет ваш человек. Скажите, нет лучше, дайте ему знак, чтобы он возвращался назад, иначе я откажусь от своих намерений.

Я обернулся и действительно увидел среди прохожих фигуру сотрудника «Зеты +». Встретившись с ним глазами, я показал ему кулак и махнул рукой в сторону конторы. Если и Колобок так же следил за Карелиным, как этот боец, то не удивительно, что Карелин его сразу же расшифровал.

В который раз, я не мог не восхититься наглостью этого человека. Совершить ряд кровавых преступлений, знать, что тебя пасут и заявиться вот так вот смело в нашу контору. Естественно, я вообразил, что он уже захватил Тамарку в заложницы. Дело в том, что на какое-то время я, наверное, испугался, и Карелин это заметил. Ему это понравилось. Правда испугался я в большей степени за Тамару, но это нисколечко не радует. Я предстал перед ним своей слабой стороной и этим при случае он может воспользоваться.

Пока мы с ним молча шагали бок о бок, как хорошие знакомые, я понял, зачем он это затеял. Он хотел, чтобы я предъявил ему обвинение, потому что за ним тянутся грехи, много грехов, и он не знает, из-за какого именно мы занимаемся его персоной, не знает, что нам может быть известно о нем. Связано ли это с событиями десятилетней давности или с кровавой местью бывшему судье, либо с присвоением денег и наездом на Воронова. Это-то он и хочет узнать. Хочет понять, чего ему надо опасаться и какие ответные шаги предпринимать. И все-таки он странный. Другой бы на его месте, подхватил чемоданчик с бабками и был таков. Этот нет. Он не хочет просто бежать. Он сам идет навстречу опасности. Или же очень уверен в своих силах и считает, что частная структура — это не правоохранительные органы, и она не может представлять для него большой опасности.

То, что он для разговора решил пригласить меня в сауну, нелепо только на первый взгляд. Он, как и архиепископ Феодосий, вообразил себе, что раз мы детективы, значит, ходим с карманами битком набитыми шпионской аппаратурой; в нашей конторе стоит только нажать невидимую кнопку, вас сразу же начнут прослушивать, просматривать, записывать, просвечивать и рентгеноскопировать, а в подошвах моих ботинок, кроме микрофонов и видеокамер, имеется еще спаренный пулемет, ну так… на всякий случай. В сауне, где люди, как правило, ходят в чем мать родила, у меня не будет возможности использовать весь своей секретный арсенал.

В действительности все гораздо более проще, прозаичней. Нет, я бы не отказался и от этих чудо-ботинок с чудо-подошвами, и от фотографирующих пуговиц, и от универсальной отмычки, спрятанной возле молнии на ширинке, только увы, не всегда наши желания совпадают с нашими возможностями. Если бы у меня были деньги на всю вышеперечисленную хрень, я бы положил их в банк и, бросив работу, жил на одни проценты.

Посетив парилку и окунувшись в бассейне, мы, обмотанные простынями, уселись на скамейке подальше от посторонних.

— Отпад! — восхищенно восклицает Карелин, откидываясь на спинку. — Вы не представляете до чего хорошо смыть с себя эту средневековую церковную затхлость. Словно заново на свет народился!

— Разве вы не по своей воле стали священником? А до этого вообще собирались закрыться в монастырской келье?

— Что уж поделаешь: иногда надо так поступить, — вздыхает он, — чтобы потом лучше понять, что такое настоящая жизнь. Сборище недалеких, тупомордых человеконенавистников. Образины. Вороны, которые, кроме как каркать, ни на что более не способны. Медленное самоубийство.

Довольно странно слышать такие слова от человека, которого архиепископ до недавнего времени, а многие до сих пор считают смиренным слугою божьим, образчиком благочестия.

— А разве тюремного срока вам было недостаточно, чтобы понять, что такое жизнь? — скрыв удивление, спрашиваю его.

При моем вопросе, он чуть было не подскочил на месте.

— Так вам и это известно?

— Как и всякому, кто понимает значение татуировки у вас на руке.

— Вы внимательный тип, Лысков. Татуировка почти не заметна.

— Работа такая.

Воспоминания про татуировку его успокаивает. Для меня же не остается ни малейших сомнений в том, что он затеял все это только для того, чтобы узнать, что мы о нем знаем. Если вдруг он поймет, что дальше безрезультатной слежки за ним дело не продвинулось, он тут же уйдет, заявив перед этим с удивленным лицом, что видит меня впервые, и знать не знает ни о какой такой «Зете +».

— Итак, — говорит он, — пожалуй, начнем. В чем меня обвиняют?

— Вы взяли то, что вам не принадлежит. Вы в компании с Гедеоном Вороновым украли кейс, в котором было сто тысяч евро. Деньги, которые были пожертвованы одним большим грешником на церковь. Потом, не желая делиться и для пущей безопасности, вы избавились от самого Воронова.

— Серьезное обвинение. Кража со взломом и умышленное убийство, — улыбается он. — А почему именно я? Почему заподозрили именно меня, а не кого-нибудь другого? Казалось бы, с такой репутацией, как у меня, можно было надеяться, что меня не коснется тень этого ужасного подозрения.

— Она вас и не коснулась. Под подозрением был Воронов, вот только больно уж вовремя погиб. А сначала вообще подозревали нескольких сотрудников епископата.

— Но все-таки решили остановиться на мне. Почему? Только потому, что я был близко знаком с Вороновым?

— Вопросы должен задавать я. Вы просили предъяву, вы ее получили.

— Виноват, валяйте свои вопросы.

— Почему вы решили так круто изменить свою жизнь? Девять лет назад вы пожертвовали монастырю немалые деньги. Вы усердно и дисциплинировано трудились на благо церкви, прилежно соблюдали посты, избегали женщин, взяли в жены черте кого. Даже дураку ясно, что вы были искренне в своем выборе. И вот что-то произошло? Что изменило вас, Карелин? Вы воруете, убиваете напарника. Не по-божески как-то.

— Странные у вас вопросы. А я-то думал, что вы будете спрашивать, а где я был такого числа такого месяца. Кто может подтвердить, что был именно в названом месте, а ни в каком-либо другом? Вы же так говорите, как будто моя вина — дело уже доказанное. Вы говорите, не как следователь, а как судья. Учтите: я не признался, что я украл, что я убил.