Юлия Волкова - Выбери меня

— Вы против, Николай Трофимович? — серьезно спросил Андрей. — Если вы против, я немедленно прикажу прекратить наблюдение.

— Андрюша! — Барсуков посмотрел на Мелешко строгим и одновременно печальным взглядом. — Я против нарушений закона при исполнении наших обязанностей. Да и… господи! — вообще всегда!

— Николай Трофимович, — Андрей опустил голову, — считайте, что мы ничего не нарушали. Никто ни за кем не наблюдает, а если кто-то и наблюдает, то это не мы…

— Все ясно, — ворчливо выдохнул полковник, неожиданно прозрев истину. — Приятели встречаются в шесть часов вечера после гульбы. Впрочем, слово «после» здесь неуместно… Гульба всегда, гульба везде, гульба и ничего иного, гульба — и никаких гвоздей! Вот лозунг твой и — Пирогова!

Мелешко выронил ложку.

— Николай Трофимович, да вы же — поэт! — вскричал он на всю столовую.

Архивариус управления, сидевший у окна, подпрыгнул и смахнул со стола подставку для салфеток, отчего смутился и скукожился, затаив на майора бессильную платоническую злобу.

— С вами не только поэтом, с вами автором сериалов станешь! — проворчал Барсуков. — Ну что — я прав?

— Вполне, — согласился Мелешко. — Автор сериалов из вас получится хороший. Потому что вы профессионально разбираетесь в теме.

— Не придуривайся, — разозлился полковник. — Я прав в том, что вы, товарищ майор, привлекли к оперативно-следственным мероприятиям по делу об убийстве гражданина Костенко директора частного сыскного агентства «Гоголь» Пирогова Игоря Петровича? Или он сам предложил свои услуги, добровольно?

— Та ни… — когда шеф злился, Андрей любил прикинуться украинским деревенским простачком и погутарить на малороссийской мове, поскольку, во-первых, род Мелешко действительно корнями уходил в Малороссию, а во-вторых, внешность у Андрея была самая что ни на есть хохляцкая. Чтобы еще больше походить на своих предков, он и усы себе отращивал, как у «Козаков» из знаменитого мультфильма. «Козак Андрийка» скорее рассмешит полковника, полагал он, нежели отличник-выпускник университета Андрей Евгеньевич Мелешко. — Усе само собой вышло…

— Хорошо бы, если бы в нашем деле все само собой выходило, — усмехнулся Барсуков. — Но вот у меня, например, как-то не получается — само собой… Может быть, научишь, чего делать, чтобы получалось?

Андрей развел руками.

— Честное слово, товарищ полковник. Пирогов установил наблюдение за Полуяновым совершенно безотносительно наших дел. Игоря наняла жена Полуянова, которая собирается разводиться. Узнав о наших проблемах, он любезно согласился изредка предоставлять нам материалы наблюдения. Кстати, мы нигде документально не фиксируем бескорыстную лепту частного сыщика в наше благородное дело.

— Ох, майор… — в сердцах пробормотал полковник. — И что нарыл частный сыск?

— Ничего, — вздохнул майор. — Все чисто. Ни одной детали, указывающей, что со стороны Полуянова имело место преступление. И вообще — что он когда-то был знаком с Костенко.

— А ты хочешь, чтобы он на каждом углу кричал, что убил Костенко? Или заказал его?

— Ну, на это мы не рассчитывали, — серьезно ответил Андрей. — Но если они были хорошими друзьями, не могло не быть разговора о смерти Костенко, о его похоронах, в конце концов. Все-таки принято ходить на похороны друзей.

— То, что Полуянов ведет себя так, как будто бы никогда убитого не знал, не означает, что они действительно не были знакомы, — сказал Барсуков. — Возможно, такое поведение вызвано именно желанием не фигурировать в следствии. Нужно копаться в биографиях Костенко и Полуянова, Андрей. Какой бы объемной эта работа ни была. А как насчет того, что Костенко могли убрать его деловые партнеры? Что-нибудь выяснили об этом элитном доме?

— Здесь еще чище, — удрученно проговорил Мелешко. — Дом находится на балансе муниципального совета. Да, те пенсионеры, которые переселяются в этот дом, отдают свое жилье, как правило, неплохое. Но отдают городу, а не частной лавочке. Все законно, никакого криминала. В качестве директора этого заведения Костенко вряд ли занимался бизнесом. О какой-то другой его деятельности нам пока ничего неизвестно.

— Стало быть, все-таки глухарь… — пробормотал полковник и отодвинул горшочек с остатками солянки. — Так и доложим начальству?

— Имеем право, — вздохнув, сказал Андрей. — Но проклятая ментовская совесть вынуждает меня еще немного поработать.

— Есть какие-то идеи? — вскинул брови полковник.

— Вообще-то… — Мелешко отвел взгляд. — Я собирался обратиться за помощью к вашей дочери. Телевизионное начальство велело ей раскручивать Полуянова в аналитической программе. Глядишь, что-нибудь и выяснится интересное в процессе работы…

— Вот идея, так идея! — недовольно вскричал Барсуков и приготовился даже кулаком по столу ударить, но в последний момент передумал. — И это называется — поработать самому?!

Архивариус у окна снова нервно дернулся, и его круглые, без оправы очки упали прямехонько в стакан с минеральной водой. Что он при этом подумал про ментов родного управления, история умалчивает.

Бурковская попросила неделю на подготовку плана, согласно которому Андрей Дмитриевич Полуянов должен был волшебно преобразиться из непривлекательного «дуремара» в обаятельного «буратино». Но она справилась раньше — уже через четыре дня генеральному директору концерна «Гермес» был назначен урок актерского мастерства под руководством пожилого профессора Театральной академии.

Профессор обладал идеальной осанкой, легкой походкой, морщинистым лицом и насмешливым взглядом ярко-голубых глаз из-под густых, аккуратно причесанных бровей. Такой же густой была грива профессора — слегка волнистые, явно уложенные парикмахером каштановые волосы не имели ни намека на седину, ломкость и уж тем более перхоть. Звали профессора Виктором Владимировичем, в академии он руководил кафедрой мастерства актера и был одним из последних ныне здравствующих динозавров данного учебного заведения. Северина наняла его за небольшие деньги — сто долларов в час. Она была готова платить и больше (из кармана Полуянова, разумеется), но профессор согласился на первую предложенную сумму — то ли она казалась ему значительной по сравнению с академической зарплатой, то ли Виктор Владимирович, по выражению Станиславского, любил «искусство в себе» больше, чем «себя в искусстве». Кроме учителя актерского мастерства были приглашены преподаватели сценической речи и пластики, однако начать решили все-таки с мастерства.

Бурковская объяснила профессору задачу, тот немного посмеялся, потом подумал и бодро, хорошо поставленным голосом произнес: