Константин Столяров - Однажды в России

- Когда вы хотите встретиться?

- В любое время. Когда вам удобней?

- Сегодня. Буду у вас через час-полтора.

- А чуток поздней нельзя? Мне бы сподручней ближе к полудню.

- Ждите меня в полдень.

Коростовцев жил на углу Фонтанки и Гороховой. С предосторожностями впустив Тизенгауза к себе, он долго тряс его руку, рассыпаясь в похвалах и благодарностях, а затем провел в большую комнату, которую называл залой, и оставил в одиночестве, с извинениями удалившись в смежную комнату.

Зал Коростовцева носил отпечаток полнейшего запустения. Массивная мебель павловской эпохи обросла толстым, годичной давности, слоем пыли, в люстре из бронзы с фарфором поселился паук, его родичи или потомки облюбовали покрытые копотью картины в резных рамах, на полу валялись растоптанные папиросные окурки и столбики пепла, а на круглом столе красного дерева, кое-как застеленном несвежей, закапанной жиром клеенкой, среди грязных блюдец с заветренными объедками, в луже пролитого вина одиноко возвышался пустой фужер со следами губной помады. Все это произвело тягостное, отталкивающее впечатление на Андрея Святославовича, и без того нервничавшего сверх всякой меры. Но больше всего угнетал гнилостный душок, смешанный с запахами остывшего табачного дыма и дешевой парфюмерии.

- Порядком похвастать не могу, - со вздохом жаловался возвратившийся Коростовцев, от которого не укрылось, что гость, так сказать, не в своей тарелке. - На склоне лет живу бобылем.

Лицо Тизенгауза против воли исказилось в гримасе. Ссылка на преклонный возраст показалась ему несостоятельной, поскольку молодящийся, крашенный под брюнета хозяин дома выглядел не на свои семьдесят лет. Одетый в темный, делового покроя костюм-тройку и в розоватых тонов сорочку с кружевной манишкой, Коростовцев украсил морщинистую шею шелковым шарфом в мелкий горошек и всем своим видом внушал, что есть еще порох в пороховнице.

- Перейдем к делу, - требовательно произнес Тизенгауз. - Где я могу сесть?

- За столом будет удобней, - подумав секунду, решил Коростовцев. - Сей момент.

С этими словами он отодвинул в сторонку грязную посуду и загнул край клеенки, обнажив столешницу. Лужа вина сдвинулась и жиденькой струйкой полилась на пол.

- Совсем другой коленкор, - с удовлетворением заметил Коростовцев, включив верхний свет и придвинув гостю стул. - Рабочая, так сказать, обстановочка. Он снял с ломберного столика булевской работы серебряную конфетницу, сдул с нее пыль и почтительно подал Тизенгаузу. - Фамильная, значит, вещичка, до слез жалко расставаться. Вот, гляньте на нее наметанным глазом.

Конфетница представляла собой овальную чашу среднего размера. Снаружи чаша окаймлялась гирляндой цветов, плавно переходившей в изогнутые ручки, а изнутри была покрыта тусклой позолотой.

- Пропорции выдержаны безупречно... Однако, вынужден вас огорчить, музейной ценности она не имеет, вещь простая, обстановочная, на любителя, вполголоса говорил Тизенгауз, переворачивая чашу вверх дном. - А что здесь?

- Клеймо малость озадачивает, - признался Коростовцев, жарко дыша ему в ухо. - Никогда такого не видал.

Внимательно рассмотрев клеймо в лупу, Тизенгауз легонько царапнул по донышку алмазным карандашом и, сверившись с ксерокопированным каталогом, заговорил тоном врача, поставившего окончательный диагноз:

- Вещь подлинная, изготовлена в московской мастерской фирмы Фаберже где-нибудь между 1906 и 1914 годами. Действительно, клеймо редкое, здесь вы правы. Объясняется это тем, что мастер, изготовивший чашу, недолго работал у Карла Фаберже и, скорее всего, был призван на войну. Теперь о деньгах. Стартовая аукционная цена чаши за границей составила бы примерно 2200-2300 долларов. У нас же вам за нее дадут 5, максимум 5,5 тысячи рублей. Можете через неделю подъехать ко мне в институт за письменным заключением.

- По гроб жизни обязан вам, Андрей Святославович, право слово! Коростовцев затряс дряблыми склеротическими щечками. - Чем могу отслужить?

- Нет ли у вас на продажу ростовской финифти?

- Как же нет? Есть, есть. Только зачем она вам? - В карих глазах Коростовцева замелькали живые огоньки. - Вы же ее не собираете?

- Для обмена.

- Тогда, значит, вопросов нет.

Коростовцев подошел к павловскому бюро, отпер замок ключиком и, порывшись в выдвинутом ящичке, отобрал десяток икон на эмали. Выложив их на столешницу перед Тизенгаузом, он величаво произнес:

- Любые две на выбор отдам безвозмездно, за ваши труды, а весь набор, только из уважения к вам, - за 500 целковых. Это считайте даром.

Все иконы были с множественными дефектами, да и качество живописи оставляло желать лучшего.

- Трофим Трофимович, я заплачу дороже, лишь бы иконы были в хорошем состоянии. - Движением руки Тизенгауз показал, что предложенные экземпляры его не устраивают. - Позвольте мне выбрать что-нибудь по вкусу.

- Другому бы отказал, а вам не могу, язык не поворачивается. - Коростовцев снова подошел к бюро и, полностью выдвинув ящичек, с усилием водрузил на столешницу. - Выбирайте.

В ящичке было не меньше двухсот икон. Не выпуская из рук лупы, Тизенгауз быстро рассортировал иконы с учетом периода изготовления и степени сохранности, а уж затем, пристально вглядываясь в наиболее ценные, отобрал двадцать четыре экземпляра.

- Пожалуй, я мог бы взять эти, если сойдемся в цене. Сколько вы за них хотите?

- Сейчас погляжу, прикину, - сказал Коростовцев, оседав переносицу роговыми очками. - "Положение во гроб", "Иисус в терновом венце", "Моление о чаше", "Саваоф", "Спас Вседержитель", "Тайная вечеря", "Евангелист Лука", "Несение креста", - медленно перечислял он сперва благожелательным, а потом осуждающим тоном, после чего поднял очки на лоб. - Андрей Святославович, креста на вас нету, право слово. Без ножа меня режете. Я же уговорился с директором Суздальского музея отдать все оптом, а вы... Эдак вы, милый мой, сорвете мне выгодную сделку.

- Трофим Трофимович, будем рассуждать здраво, - примирительно сказал Тизенгауз. - Каждая вещь имеет свою цену, поэтому...

Андрей Святославович не закончил фразу и испуганно обернулся, потому что дверь смежной комнаты шумно отворилась и в зал впорхнуло странное существо в пестром халатике, надетом на голое тело, и в тапочках с помпончиками на босу ногу. У существа были желтые всклокоченные, обесцвеченные перекисью волосы и серьга в ухе, а в руке оно держало половинку очищенного апельсина.

- Папульчик, открой ротик, - капризным тоном потребовало существо. Слопай витаминчик.

Трофим Трофимович покорно раскрыл рот, куда существо грациозным жестом вложило дольку апельсина. Затем оно на балетный манер повернулось вокруг своей оси и, заметив постороннего, пропело хриплым контральто: