Ирина Глебова - Дом окнами на луг и звёзды

Голос у Шкуратовой задрожал, глаза наполнились слезами. Но она сильно потрясла головой:

– Нет, нет, я не раскисаю. Я научилась сдерживаться. Садись, давай налью немного винца, поговорим…

Лене тоже были нужны эти разговоры. Она, как опытный журналист, умела внимательно и терпеливо слушать. Даже если человек говорил не интересные для неё вещи. Собеседнику надо дать высказаться, выговориться, тогда он и на вопросы станет отвечать охотно и по делу. К тому же, даже из обычной болтовни иногда можно выудить полезные факты. Например, в один из прошлых разговоров Лия рассказала кое-что такое, что натолкнуло Елену на неожиданную догадку. А догадка эта дала повод к размышлению и выводам для всей оперативной группы.

Ещё тогда, в первые дни после трагедии, когда Елена приходила в дом Шкуратовой не как гостья, она обратила внимание на портрет хозяйки. Отличный портрет, сделанный в стиле «парадный»: Лия Маратовна сидит в кресле, в меховой накидке, с красивой причёской – густые светлые волосы затканы тремя нитями жемчугов, – смотрит в пол-оборота, рука вольно на подлокотнике, еле уловимая улыбка… Ещё тогда Елена подумала, что художник видел в облике женщины нечто глубокое, скрытное – словно давно и хорошо её знал… Лишь совсем недавно Лия сама рассказала ей об этом художнике. Причём разговор по началу шёл совсем о другом, о другом человеке – муже, Вадиме Батуйко. О письме Игоря Шкуратова ничего не знала, мужа ни в чём не подозревала. Вот только считала, что Вадим, с его деньгами и связями, мог бы предпринять нечто большее, чтоб найти сына – нажать, заставить, заплатить…

– Но он всегда был к Гнатику равнодушен, – говорила она, сжимая пальцы рук, стараясь быть спокойной. – Но мне обижаться на это не приходится, это ведь не он, а я страстно хотела этого ребёнка. Вадим нас хорошо обеспечивает, мне даёт полную волю. Понятно, что ко мне он изначально был равнодушен, как и я к нему. Но всё-таки сын! А он его почти не видел. Вот Леонид заподозрил Вадима в ревности, так это даже смешно…

Сказав эту последнюю фразу, Шкуратова указала Лене на портрет, и та, конечно, тут же спросила:

– Леонид – это художник? Талантливый человек, работа, можно сказать, классическая.

– Очень талантливый. – Лия улыбнулась грустно и ласково. – Моя несостоявшаяся любовь. Много лет не виделись, а встретились года два назад, случайно. Я решила дать ему подзаработать, и портрет, как видите, получился.

– Значит я не ошиблась, – засмеялась Лена. – Сразу подумала: писал человек, к вам не равнодушный.

Лия тоже улыбнулась, словно что-то вспоминая.

– Да, мне тоже показалось, что он ко мне чувство сохранил. Не чувство, конечно, а отголосок его. У меня тоже к нему какая-то нежная жалость осталась. Всё-таки была у нас романтическая юношеская любовь. Платоническая. А Леонид пострадал за это от моего отца. Вот, наверное, и подумал, что мой муж его преследует, подозревает. Смешно! У него семья такая хорошая, дочь…

– Подозревает?

Рябинина спросила равнодушно-необязательно, умело скрывая острую заинтересованность. Всё, что касалось Батуйко, её особенно интересовало.

И Шкуратова рассказала ей… Леонид Прудник работал в художественном училище. Туда пришёл сотрудник отдела культуры городской мэрии, стал советоваться с директором – кого из преподавателей выдвинуть на недавно учреждённую премию для мастеров, работающих с творческой молодёжью. Директор назвал три фамилии, в том числе – Леонида. Человек почему-то стал расспрашивать именно о нём. Причём, странные вопросы задавал: не об уроках, успехах учеников. Нет, о семье Прудника – крепкая ли она, нет ли внебрачных связей или внебрачных детей? На удивлённую реплику директора пожал плечами: «На такую премию нужен человек безупречный, высокоморальный, образец, так сказать, для молодёжи. А то ведь знаете нынешних папарацци: раскопают какую-нибудь клубничку, вытянут на свет, вот, мол, кому премии дают… Ведь не секрет, что художники, как люди творческие, склонны влюбляться, заводить связи со своими натурщицами…»

Это была больная для директора тема, и он разоткровенничался с гостем. Они закурили, и директор вспомнил историю своего преподавателя, который сначала уговорил молоденькую ученицу ему позировать, вступил с ней в связь, а потом оставил семью, женился на ней. «Хорошо ещё женился, – бросил реплику чиновник, хохотнул: – Бывает и наоборот. Как эта ваша Мальвина!» «Это, слава Богу, не наша! – воскликнул директор. – Это, так сказать, академическая история». Да, история была нашумевшая. Одна из самых опытных и красивых натурщиц художественной академии, которую называли Мальвиной за крашеные в голубой цвет волосы, крепко влюбила в себя студента, ушла от мужа и стала жить с ним. А он – моложе её на двадцать пять лет…

Потом разговор вернулся к Пруднику, и директор, уже не так конфиденциально, сказал: «Конечно, в душу каждому не заглянешь… Леонид Николаевич мужчина интересный, ещё молодой, в его группе почти все ученицы – девочки. Но нет, всё же не думаю, я ничего не замечал. К тому же, в его группе и его собственная дочь, наша студентка». Гость изъявил желание пройтись по училищу, отказался от сопровождения, спросил только, где занимается группа Прудника: скорее всего именно его и станут рекомендовать на премию… Часа через три директор в коридоре встретил идущих с занятия учениц Прудника. Они весело рассказали ему, что к ним заглядывал «дяденька» из горкульта, фотографировал всю группу вместе, а потом отдельно Зою Прудник и Таню Величко…

Директор через несколько дней решил узнать подробнее об этой премии, позвонил в Управление культуры. Там очень удивились: никто ничего не учреждал, никого в училище не посылали. «Разыграл какой-то шутник» – подумал обескураженный директор, но потом задумался. Странная история. И он рассказал Леониду Пруднику.

– Давно эта история произошла? – спросила Рябинина Лию Шкуратову.

– Давно, – ответила та. – Ещё зимой. Осенью Леонид нарисовал вот этот мой портрет, а зимой о нём кто-то зачем-то расспрашивал. Он решил, что это мой муж. Напрасно: Вадим ко мне совершенно равнодушен, моей личной жизнью не интересуется.

Эту историю Лия рассказала Елене, когда они встречались около месяца назад. Рябинина пересказала её майору Ляшенко и его ребятам на одном из оперативных собраний. Антон, как и она сама, тоже почуял здесь нечто интересное. Стали думать. Именно Ляшенко тогда первый сказал:

– А не вообразил ли Батуйко, что мальчик – не его сын? А ребёнок художника? Не его ли агенты копают?

Елена сразу вспомнила письмо Игоря: «Думаю, нас обоих собираются убить… Всё придумал Челюсть».

– Может, он и Игоря считал не своим сыном? – воскликнула она, сама удивляясь этой мысли.