Олег Егоров - Правила игры

— Вилы гну! — пояснил я. — Пальчики-то нынче твои на стволе, усек?! И здесь ты повсюду наследил! «Говно дело!» — как говорил мой друг Матрена.

Я спрятал пистолет в карман и прислонил дверь к стене комнаты: «Интересно, шурупы-то у них есть хотя бы на даче? С утра повесить надо будет».

— За что?! — пролепетал чердачник.

— За что?! — обернулся я, направляясь к люку. — За то, что ты в нужное время в нужном месте побывал!

— Братуха! — вцепился в меня, догнав, чердачник. — У меня же туберкулез, в натуре! Я пожизненный срок не досижу!

— Ладно, — сжалился я. — Топай за мной в затылок. Шаг влево, шаг вправо — до приезда ментов здесь ляжешь отдыхать.

— Заметано! — прошептал бродяга, спускаясь за мной на цыпочках. — Заметано, командир!

Со всеми предосторожностями мы выбрались из дома. На крыльце я дал ему закурить и последние напутствия:

— Улицей не ходи! Дуй через забор и лесом до станции! Там, на ближайшей электричке — куда хочешь! И учти, ствол с твоими пальцами в сугробе останется! Улика номер один!

— Я теперь до Самарканда не остановлюсь! — Чердачник спрыгнул в снег и помчался к забору.

Через мгновение голова его скрылась по другую сторону. И как раз вовремя. На веранде послышались шаги.

— Ну что?! — спросила Вера, обнимая меня сзади. — Врага не видно?!

— Ложная тревога, — подтвердил я, увлекая ее в дом. — Просил же до моего возвращения в комнате оставаться.

— А я не выдержала. — Она усмехнулась. — Вдруг там тебя без меня пытают? Очень хотелось посмотреть. Чего это ты кричал наверху?

— Честно? — Я остановился и посмотрел ей в глаза. — Никому?

— Вот тебе крест! — Европа осенила себя знамением.

— Прадеда твоего, аптекаря, испугался! — вздохнул я. — Как он из-за гобелена выглянул, так я и… Вообще-то я и без того уже давно мокрый! Где моя большая ванна?!

Ванна у матери капиталиста оказалась довольно-таки средней. Меня это не удивило. Я уже догадался, что Руфь Аркадьевна, человек старой закалки, управляла имением на свой лад и сыну особенно не Потакала.

Закончив водные процедуры и облачившись в приготовленный для меня спортивный шелковый костюм с рогожинского, должно быть, плеча, я вышел к хозяевам. Бабушка и внучка встретили меня овациями. Не представляя причин подобного триумфа, я, однако, раскланялся и приблизился к столу, умеренному в размерах, но изысканному и обильному по содержанию. Все тут же прояснилось.

— Браво кавалеру, что в одиночку не испужался обезвредить матерого преступника! — торжественно провозгласила Руфь Аркадьевна.

Так она и сказала: «не испужался».

— Обезвредить его не удалось, — заметил я, устраиваясь между дамами. — Он с детства безвредный. А вы-то, позвольте, откуда знаете про сей конфуз?

— Окна, мой мальчик, — поделилась секретом Руфь Аркадьевна. — Окна в домах для того и проделывают, чтобы видеть через их посредство все вокруг происходящее!

Она вставила в длинный янтарный мундштук сигарету, пододвинула к себе янтарную же пепельницу и глянула на меня с превосходством.

— И бабушка мне все порассказала, жалкий врун! — подхватила Европа. — А я ей — как ты наплел про аптекаря! У нас с ней нет секретов! А ты и не знал.

Тут мне был предъявлен язык.

— Каюсь! — Зажигалка, от которой я дал прикурить Руфи Аркадьевне, разумеется, была янтарной. — Куда прикажете отнести повинну голову?!

— Голову оставьте, — разрешила старая добрая женщина. — В починку — рано. Она еще у вас работает. А что вы шум не стали подымать да в колотушки стучать — за то вам отдельное спасибо. Это вы, мальчик, молодец. Милиция, вопросы, допросы — не люблю. Полагаю, он не вернется?

— Он-то? — Я пожал плечами. — Не думаю. У него в Самарканде срочное что-то. Ну, так мы собрались отметить его отъезд или все же по более достойному поводу?

— О да! — спохватилась Европа. — Мы собрались поздравить тебя, любимая ба, с твоим совершеннолетием! И отметить это все бешеной тусней!

— Почему с совершеннолетием?! — подняла брови Руфь Аркадьевна.

— Достигнуто совершенство. — Мое предположение вызвало у Веры бурю восторга, излившуюся в виде щипков и поцелуев.

— Он за меня слова исправляет! — Вера выпрыгнула из-за стола. — Он их толкует, переводит и — вообще! А я — сейчас вернусь!

— Сюрприз уготовила, — объяснила Руфь Аркадьевна. — Только от нее и терплю.

— И что же было в той жизни? — поспешил я нарушить возникшее было молчание потому, что было оно мне совсем не на руку.

— В какой «той»? — рассеянная, словно дым над ее сигаретой, спросила именинница.

— В которой конвой был с собаками?

— О, — сказала она. — Это не увлекательно: цинга, вши, этапы. Нас все простили, и мы всех простили, космополиты безродные.

— Вы врач? — сообразил я медленно, но верно.

— Бывший, — нехотя подтвердила Руфь Аркадьевна. — Психиатр, если угодно. Имела когда-то наивность выбрать самую безнадежную профессию: копаться в человеческих мозгах.

— Отчего же безнадежную? — не дал я ей сойти с интересующей меня темы.

— А вот и сюрприз! — крикнула, появляясь с тортом, Вера Аркадьевна.

В том ли была суть сюрприза или более свечей не нашлось, только украшали они торт в количестве шестнадцати.

— Сейчас дуй одним махом! — велела Европа бабушке. — Три, четыре!

Именно «три, четыре» бабушка и задула. Ослабленные постоянным курением легкие большего совершить не смогли.

— Остальные нарочно оставила, — виновато улыбнулась Руфь Аркадьевна. — Темно как-то, вы не находите? Ну что же, итак, день варенья считается открытым. Осталось шампанское открыть.

День рождения мы отмечали долго, и еще бы дольше отмечали, если бы захмелевшую Европу не стало бы, по счастливому стечению обстоятельств, клонить в сон.

— А правда, он хороший?! — смежая веки, бормотала Вера. — Я сейчас немного вздремну тут… А вы тут без меня не очень…

Я перенес Веру на диван, укрыл пледом и вернулся к бодрой еще Руфи Аркадьевне.

— Предупреждаю вас: я — сова! — многозначительно сказала она.

Никаких признаков усталости или желания отправиться на покой она не подавала. Вместо этого подала чай к столу.

— Почему же безнадежную? — продолжил я прерванный давеча разговор о ее профессии.

Казалось, мы понимали друг друга с полуслова, будто не вечер, а годы провели за этим столом.

— Верно, самой надобно быть немного шизофреником, чтобы постичь все глубины и перепады этих заболеваний, — неторопливо пустилась в объяснения Руфь Аркадьевна. — Как назло, с ранних лет я отличалась особенной холодностью и рассудительностью… Мне, как психиатру, позволено так о себе… Ну, да что поделать — родители настаивали. Они видели в психиатрии большое будущее. Ведь такое сумасшествие творилось кругом.