Олег Егоров - Правила игры

Прежде чем начать операцию «Освобождение» — Европа таки успела мне поведать между сменами блюд о том, кто был обязан ее отцу абсолютно всем, от карьеры до недвижимости, — мне очень и очень требовалось выспаться. Падая с ног от усталости, я вернулся домой, сбросил верхнюю одежду и, как был в рогожинском спортивном костюме, завалился под «сабинянок». Но выспаться мне так и не дали. Застрельщиком в стихийном заговоре крикунов, с утра оккупировавших нашу квартиру, выступил местный дворник Самсон.

— …Далила, гаварит!.. Не далила!.. Далила!.. А я гаварю, эли не далила! — Вопли, способные пробудить даже остывший Везувий, сорвали меня с дивана и вынесли в прихожую.

— Что за бардак?! — возмутился я, с трудом продирая глаза.

— Самсон долги раздает! — пояснил, давясь от смеха, Кутилин.

— Сашка! — Бешено вращая зрачками, дворник вцепился в мою шелковую грудь. — Все адам, Сашка! Не далила ана! Все далги да капейки! На! Тебе сколька?!

Отпустив меня, он выгреб из кармана мелочь.

— В чем дело, Самсон?! — Я ошарашенно уставился на возбужденного дворника.

Лоб его был перевязан грязным носовым платком, сквозь который проступало розовое пятнышко.

— Завтра аперация на мозг! — лихорадочно забормотал Самсон. — Весь мозг удалят — рентген паказал! Там, наверху, с далгами пристанут — не харашо! Скажут: «Самсон — челавек не слова»! В ад его надо затуркать! Юрию вон трушник вернул!

— Он у меня в семьдесят третьем году занимал.

Я почувствовал, что мне скоро самому трепанация потребуется.

— Любаня ему в лоб кружкой заехала! — продолжал веселиться Кутилин. — Расскажи ему, Самсончик!

— У-у-у, вредная баба! — завыл Самсон.

Оказалось, произошло следующее. Несмотря на изобилие магазинов и коммерческих палаток, в сквере близ нашего дома продолжал функционировать и процветать пивной ларек. Управляла им опора и надежда окрестных алкашей женщина с двойным подбородком по имени-фамилии Любаня. Разливное пиво она отпускала как за наличные, так и в кредит. Допускался и смешанный вариант: сколько хватает — наличными, остальное — до завтра. За это ее не то что носили на руках — все-таки полтора центнера живого веса, — но разбавленное пиво прощали легко и даже с благодарностью. Разве что с дворником Самсоном у нее происходили регулярные стычки. Причина их была зарыта глубоко в национально-исторических корнях. Если все поступки библейского Самсона, как известно, имели скрытый смысл, непонятный для окружающих, то с армянином-дворником все происходило как раз наоборот: именно поступки окружающих казались ему исполненными непостижимого и таинственного значения. В случае с Любаней, например, Самсон не понимал, почему, когда над стойкой присобачена табличка: «Требуйте долива после отстоя пены», все страждущие из очереди не стоят, чинно дожидаясь, пока осядет пузырящаяся белая шапка, и не просят, как предписано означенной табличкой, долива, а цапают свои кружки и припадают к ним дрожащими губами. Будучи сам членом «партии любителей пива», дворник, однако, на протяжении долгих лет сосуществования с ларьком неукоснительно требовал у Любани долива.

— Подавись, — по обыкновению отвечала Любаня.

И равнодушно выполняла его требование. Что ей был дикий Самсон с его двадцатью граммами разбавленного пойла!

Как назло, в то утро, когда мне больше всего надо было выспаться, заведенный ход событий дал осечку. Свежее пиво Любане завозили часам к восьми. И свежее пиво как раз отличается от стоялого наличием обильной пены. Надо заметить, все в то утро были не в духе. Я был не в духе известно почему, Самсон потому, что ночью обильно выпал снег и ему предстояло расчищать этот снег до отупения, а Любаня всегда была не в духе.

Чтоб поднять тонус перед грандиозной зачисткой, Самсон, дождавшись отхода заправочной машины, приблизился к ларьку и заказал кружку подогретого освежающего напитка. Любаня привычно вытерла стойку мокрым вафельным полотенцем и багровой натруженной рукой повернула свой «стоп-кран». Когда пена в кружке, заполненной на три четверти кучевым облаком, отстоялась, дворник по привычке сдержанно потребовал долива. И Любаня по привычке равнодушно выполнила его пожелание. Но пена не сдалась. Любаня долила снова. Не тут-то было. Пена, заливая прилавок, по-прежнему не сдавала своих позиций в кружке.

— Далей, гаварю! — рассказывая, Самсон опять перешел на крик. — Ана мне: «Я далила!» — «Не далила ты!» — замечаю, ара! «Далила!» — она! «Не далила!» — «Далила!»…

Как опять же известно, библейская патриотка и проститутка Далила разобралась с Самсоном, отстригши ему ножницами волосы, в каковых заключалась вся его сила. Любаня поступила иначе. Потеряв терпение, она схватила полную кружку и заехала дворнику в лоб. Как я полагал, так и полагаю: легенды и мифы — самая вечная тема нашего бытия.

— Егоров пратакол саставил! — Одной рукой придерживая забинтованную голову, другой Самсон протянул мне монету достоинством в два рубля. — А завтра — аперация на мозг! Астальное — патом атдам! Еще за атпевание заплатить надо, ара!

Не успел я ответить, как в дверь забарабанили. Кутилин, предчувствуя продолжение праздника, поспешил на ее открытие. В коридор, отряхивая снег с шапки, ввалился Егоров.

— Ну, вот и власти пожаловали! — обрадовался мой сосед.

— Свидетельские показания снять надо! — Хмурый участковый вместо показаний почему-то снял шинель и сапоги. — Пальцам — крышка! Отморозил пальцы, пока улику искал в сугробе!

— Чего-чего ты искал?! — полез к нему с вопросами мерзавец Кутилин.

Егоров, подышав на пальцы, слазил в портфель и осторожно вытянул из него треснувшую пивную кружку.

— Ара! — Самсон выхватил кружку прежде, чем участковый успел ее спрятать обратно. — Трещина видишь где прашла?! У меня на черепе там же праходит!

— Ты что делаешь?! — оторопел Егоров. — На ней же отпечатки!

— Там отпечатки всей округи! — утешил его Кутилин. — Любаня кружки только изнутри споласкивает!

— Я на нее в суд! — снова заволновался Самсон. — Амаральный ущерб и материальный ущерб! Голой раздену! Паследнее прадаст!

Я повернулся и побрел в свою комнату.

— Какой материальный, Самсончик?! — развлекался за моей спиной Кутилин. — Материальный-то откуда?!

— А кожа?! Кожа лба новая пачти! — пыхтел разгневанный дворник.

Я затворил поплотнее дверь и, накрыв голову подушкой, завалился спать. Очнулся я оттого, что кто-то настойчиво тряс меня за плечо. С трудом подтянув к лицу запястье, я глянул на часы. Прошло минут двадцать.

— Шилобреев тебя требует! — дышал мне на ухо Кутилин. — Долго спишь, Санек!

— Ты что — охренел?! — Закипая от злости, я подскочил на диване.