Алисия Хименес Бартлетт - А собаку я возьму себе

Я решила сходить выяснить, что там с поисками Пуига, – главным образом для того, чтобы выбраться из кабинета, в котором я чувствовала себя как в мышеловке.

Последующие дни прошли в ожидании результатов полицейской проверки, проходившей в парикмахерской Bel Can . Один из помощников Сангуэсы каждое утро появлялся там и целый день занимался изучением документов. Это было и расследование, и одновременно психологическое давление. Было очевидно, что присутствие эксперта и отдельные наши визиты докучали чете Павиа, однако их нервозность, кстати сказать, почти незаметная, не давала никаких оснований надеяться на неизбежное признание.

Со своей стороны Гарсон начал встречаться с клиентами парикмахерской. Большинству из них не удалось вернуть пропавшую собаку, однако уже на третий день нашлись клиенты, которые признавались, что пользовались услугами Rescat Dog с положительным результатом. Никто не считал, что в его отношениях с этой фирмой присутствовали какие-либо подозрительные моменты; все происходило в нормальном порядке. За возвращение собаки клиенты платили около ста тысяч песет, и это не казалось им дорогой платой; радость от вторичного обретения четвероногого друга была так велика, что они были бы готовы заплатить и дороже. Как они «потеряли» своих собак? Большинство представляли это себе довольно нечетко. Кто-то на минутку отпустил собаку побегать в парке, кто-то оставил ее в машине, пока делал покупки в супермаркете… Как они узнали о существовании Rescat Dog ? Один из клиентов вспомнил, что нашел рекламные листовки в своем почтовом ящике. Какой-то даме посоветовал обратиться туда ее собачий парикмахер, сеньор Павиа. Гарсон тщательно записал все эти показания и был страшно доволен. Я посоветовала ему не звонить во все колокола, поскольку трудно на основе подобных свидетельств доказать какую-либо связь между Пуигом и Павиа. Сама же я по-прежнему рассчитывала на психологический надлом у парикмахера, но он все не наступал.

Однажды днем мы с Гарсоном сидели у меня в кабинете, и я предложила ему: «Давайте-ка прогуляемся за город». Поскольку он ничего не мог понять без дополнительных объяснений, пришлось в общих чертах рассказать ему о визите Анхелы и ее догадках относительно охранных собак, а также об ее приятеле – владельце питомника. Гарсон был ошеломлен. То, что Анхела встречалась со мной и ничего ему об этом не сказала, словно выводило его из игры, однако ему хватило выдержки замаскировать свою реакцию патиной профессионализма.

– Мне кажется, вовлекать этого заводчика в наше расследование просто нелепо, – сказал он, и я знала, что, если отбросить его притворство, он действительно так считает. Гарсон был откровенным противником новых направлений в расследовании, пока до конца не отработаны старые.

– Что мы теряем? – убеждала его я. – К тому же, поверьте, мне осточертело ждать, когда Павиа наконец по-настоящему потеряет контроль над собой. Скорее я с ним сделаюсь истеричкой! А тут еще Сангуэса и его люди, делающие все со скоростью улиток. Уже неделя прошла, а они все никак не могут разобраться с этой сволочной бухгалтерией, которой я, честно говоря, не слишком доверяю.

– Другими словами, вы не доверяете ничему из того, что мы делаем.

– Не совсем так.

– Однако предчувствиям Анхелы вы почему-то поверили.

– Это не предчувствия, а подозрения.

– А вам не приходило в голову, что подозрения Анхелы могут быть не совсем бескорыстными?

– Что вы имеете в виду?

– Я предполагаю, что Анхеле хотелось, чтобы мы оценили ее проницательность и то, как сильно заботят ее наши дела.

– То есть вы хотите сказать, что она старается заслужить вашу похвалу.

– Что-то в этом роде.

– Честно говоря, не задумывалась об этом. Как, впрочем, и о том, каким самонадеянным, тщеславным и бессердечным субъектом нужно быть, чтобы прийти к подобному заключению.

– Инспектор!

– Что инспектор? Вы посвятили меня в свою личную жизнь, и это дает мне право высказать мое мнение. И знаете, что я вам скажу, Гарсон? Что выступать в роли бога любви типа «дайте же девочкам подойти ко мне» [15]вам уже не по возрасту, как мне кажется. Вы должны раз и навсегда понять, что у окружающих вас людей есть какое-никакое сердце и они способны страдать, вам ясно?

– Она вам что-то сказала, когда приходила сюда?

– Это может показаться вам невероятным, но про вас она ничего не сказала. Она пришла как гражданка предложить нам свое сотрудничество, вот и все.

Гарсон прикусил губу. Я попыталась немного успокоиться, подошла к вешалке и сняла свой пиджак.

– Едем, или вы хотите остаться?

Он мрачно последовал за мной. Когда мы сели в машину, его лицо приняло скорее задумчивое, чем сердитое выражение. Я попросила его достать мне сигареты из моей сумки. Пачка оказалась нераспечатанной. Он открыл ее, извлек оттуда сигарету, вручил мне и заботливо поднес зажигалку, стараясь не закрыть мне обзор.

– Я сожалею, что накричала на вас, Фермин, извините. У меня нет на это никакого права. Что-то на меня накатило.

– Да нет, хорошо, что вы мне это сказали. И к тому же вы правы, да, правы.

Дальше мы ехали молча. Тяжелые думы омрачали чело младшего инспектора, и его настроение передалось мне. Я окинула взглядом окрестности. Зима осталась позади, все вокруг зазеленело. Если бы мы не были полицейскими при исполнении служебных обязанностей, картина выглядела бы идиллической. Но мы ими были, и наши обязанности состояли в том, чтобы разгребать грязь. До красот ли тут? Я преследовала похитителей собак и убийц, а трава вокруг росла и зеленела. Я включила радио. Никакой классической музыки, способной еще больше приукрасить нашу жестокую действительность. Спортивная передача. Возбужденные голоса, обличающие нечестных арбитров. Это больше соответствовало нашей жизни. Всю дорогу до самого Санпедора мы ехали под аккомпанемент воинствующей тупости.

Питомник Жосепа Арнау представлял собой большой огороженный прямоугольник посреди равнины. Внутри был разбит обширный сад, по периметру которого располагались ровные ряды клеток. В них обитало около пятидесяти собак. Как только мы вошли на территорию питомника, поднялся такой лай, что нам пришлось затыкать уши. Свирепость, продемонстрированная этими животными, произвела на меня глубокое впечатление. Это было волнующее зрелище: пятьдесят ротвейлеров, причем все вместе, все черные, все скалящие зубы из-за решетки. Казалось в принципе невероятным, чтобы кто-нибудь осмелился войти туда, чтобы похитить одну из этих зверюг.

Арнау был предупрежден о нашем приезде и вышел нас встречать. Он оказался невысоким, щуплым и нервным человечком, при взгляде на которого ты тут же задавался вопросом: как ему удается справляться со столькими разъяренными тварями? С помощью знаков он пригласил нас в свой маленький кабинет. После чего сложил руки рупором и закричал: «Чтобы через две минуты все замолчали!» Мы молча уселись, и я воспользовалась моментом, чтобы бросить взгляд на стены, увешанные фотографиями собак и дипломами собачьих конкурсов. Ровно через две минуты безумный лай внезапно утих. Арнау поздоровался с нами и начал рассказывать, причем говорил уже без остановки. Он пожаловался на похищения собак, назвав их странными. Они не были массовыми и отличались прицельностью. Обычно пропадала всего одна собака, обязательно кобель, почти всегда молодой или взрослый. Речь шла об особо ценных экземплярах, которых он намеревался использовать как производителей благодаря их природному темпераменту, проявившемуся с детства. Ему казалось странным, что похищали всякий раз одну собаку и никогда не брали щенка. У него всегда были щенки из нескольких пометов, так почему же их не трогали, если хотели потом на собаках заработать? Ведь продать щенка гораздо проще. Он смотрел на нас, словно надеялся получить ответ на эти загадки.