Джон Мэтьюз - Смертельные послания

Выражение «тускло-серые краски» навело Джеймсона на мысль.

– Вероятно также, красный цвет привлекает его потому, что он проливает столько крови, – предположил он. – Мы всегда считали, что им движет обычная жестокость и кровожадность – а что, если он просто распространяет этот красный цвет? Расцвечивает тускло-серую жизнь – какой она ему представляется?

Колби поднял брови:

– Что? По-вашему получается, что он чуть ли не спаситель, а не жестокий мститель, наказывающий этих женщин за их грехи?

– А почему бы и нет? Давно известно: убийцы редко воспринимают себя в качестве силы зла или хотя бы заблудшей души. У них всегда находится объяснение – по их мнению, рациональное, но в действительности извращенное, и…

Внезапно охваченный паникой, Финли запнулся на полуслове. Он любил эти дискуссии с учителем и сейчас так увлекся, что не заметил, как Эмилия Колби подошла к оставшейся в одиночестве Элли и завязала с ней беседу.

– У вас такой вид, будто вы с размаху налетели на стену, – сказал Томас.

Но Джеймсону было уже не до него. Услышав, как леди Колби заговорила об акценте мисс Каллен, он прикоснулся в руке своего собеседника:

– Пожалуйста, извините. Я забыл кое-что сказать Элли.

И Финли быстрым шагом подошел к беседующим женщинам.

– Вечер обещает быть чрезвычайно интересным, – вмешался он в разговор женщин. – Об Аделине Патти рассказывают удивительные вещи. Якобы за каждое представление она просит пять тысяч долларов золотом.

– Боже мой, это же громадная сумма! – изумилась Эмилия.

Однако уловка молодого человека не сработала.

– Я сейчас говорила Элли, что никак не могу определить по ее акценту, откуда она родом, – вернулась леди Колби к прерванному им разговору.

Джеймсон лихорадочно соображал, как выйти из положения, но его опередила Элли.

– Да, извините меня, – сказала она. – Английский язык мне неродной. Я происхожу из аристократической семьи из Южной Ирландии, и дома мы говорили по-ирландски, а английский был у нас вторым языком. И, наверное, американское влияние не способствовало его совершенствованию.

– Понятно, – Эмилия на несколько секунд задумалась. – Каллены? Это случайно не те Каллены из Уотерфорда?

– Нет. Аристократическое происхождение имела моя мать, а она была урожденной Макэлрой, из Корка.

– Макэлрой… Макэлрой… Боюсь, что я не знаю представителей этой семьи.

– В буквальном переводе это означает «сыновья королей Ирландии».

– Вот это да! Действительно, б о льшими аристократами быть вряд ли возможно. – Супруга сэра Колби улыбнулась. – Стало быть, раз ирландский был вашим основным языком столько лет, значит, вы, вне всякого сомнения, до сих пор говорите на нем?

– Да, но только в его старой форме.

Видя, что Эмилия никак не желает оставить эту тему, Джеймсон был вынужден вмешаться:

– Дамы, думаю, нам пора занять свои места, иначе…

В этот момент ему на помощь пришел звонок, возвестивший о поднятии занавеса.

– Ну вот, – обрадовался криминалист.

Когда они двинулись вместе с остальной толпой зрителей к величественной лестнице и оказались вне пределов слышимости со стороны Колби, Ардженти и их жен, Финли повернулся к своей спутнице:

– Вы неисправимы. Сыновья королей Ирландии – надо же такое придумать!.. – Но затем он улыбнулся: – Вас никуда нельзя брать с собой.

– Почему же нельзя, Финли? Просто за много лет я привыкла дурачить клиентов. Кем я только не была – от Лили Лэнгтри до царицы Савской!

– Тем не менее, она едва ли вам поверила.

Их смех звонким эхом отразился от высокого сводчатого потолка.

Финли и его спутники заняли свои места в одной из двадцати четырех лож, которые примыкали с обеих сторон к четвертому ярусу и располагались ближе всего к сцене. Оркестровая яма находилась прямо под ними. Их ложа была восьмиместной, а многие из четырехместных лож занимали лишь по два человека, которые выкупили все четыре места, чтобы обеспечить себе уединение.

Джеймсон знал, что Ардженти согласился пойти в театр, главным образом, ради Софии, но в какой-то момент и его, судя по всему, увлекли драматичный сюжет оперы и вдохновенная музыка. Когда грянула торжественная «Застольная песня», он принялся отбивать ритм пальцами на своем колене.

В отличие от него Финли никак не мог сосредоточиться на представлении. Его неотступно преследовала мысль о комментарии Колби по поводу возможной связи красного цвета с убийствами девушек. Неожиданно в его сознании возник образ красивой женщины в холле театра: главным украшением диадемы, венчавшей ее голову, был ярко-красный рубин или гранат. Интересно, где она сидит? Когда они поднимались в свою ложу, она и ее спутник шли недалеко от них сзади.

Джеймсон начал энергично вертеть головой, стараясь рассмотреть зрителей в других ложах, но зал, за исключением сцены, был погружен в непроглядную тьму. Тем не менее, у него опять возникло ощущение, будто кто-то невидимый наблюдает за ним из этой темноты.

Но ведь если человека, который следит за ним, скрывает тьма, то и его самого она должна спрятать тоже? Финли попытался отделаться от этой мысли, но неприятное ощущение не исчезало. И если поначалу музыка оркестра и голоса певцов вызывали у него душевный подъем, то сейчас, казалось, они его угнетали.

Он почувствовал легкое прикосновение к руке.

– С вами все в порядке? – заботливо спросила Элли.

– Да, все нормально, – ответил он. – А как вы?

– О, замечательно. Великолепная опера.

Молодой человек слегка сжал ее руку в ответ, улыбнувшись. Удивительно, подумалось ему. Он боялся, что сюжет о падшей женщине может вызвать у Элли неприятные ассоциации, но его опасения оказались напрасными – представление целиком и полностью захватило ее. А может быть, в этом и не было ничего удивительного: после тускло-серой действительности Четвертого округа эти яркие краски, вероятно, представлялись ей ожившей сказкой.

Тускло-серой? Ход его мысли внезапно застопорился. « Или же он просто бросается ему в глаза на фоне тускло-серых красок ночи…» «А что, если он просто распространяет красный цвет? Расцвечивает их тускло-серую жизнь?»

У Джеймсона пересохло во рту и стало нечем дышать. Он обвел взглядом зрителей, сидевших ниже и по бокам. Что он надеялся увидеть? Красноватый блеск камня в диадеме, светившегося, подобно маяку? В темноте, усиливавшейся по мере удаления от сцены, наверняка было множество тиар, красных платьев и рубинов.

Ему вдруг сделалось нехорошо, и он испугался, что может опять лишиться чувств. Однако Финли удалось продержаться до антракта – музыка и голоса, казалось, с каждой минутой все сильнее давили на его виски. Когда в зале вспыхнул свет, он прикоснулся к руке Элли и кивнул остальным: