Жорж Сименон - Вдова Кудер

— Ты собрал смородину? — крикнула она, почти готовая к отъезду.

Старик занимался коровами. В огороде было сыро после ночного дождя. Тати не хотела, чтобы хоть что-то пропадало, и, поскольку смородина в этом году удалась, она возила ее на базар.

Она наспех перекусила стоя, потому что боялась опоздать на автобус.

— Поторопись, Жан!.. И поосторожнее с яйцами!

Она нахмурилась. Может быть, он показался ей чересчур веселым? Он продолжал насвистывать, подхватывая самые большие корзины, и вышел на пустынную дорогу, где земля после дождя была еще темно-бурой, а кусты источали резкий свежий аромат.

— Если вдруг она придет, не бойся вышвырнуть ее за дверь. Да, чуть не забыла. Может быть, придут по поводу страховки. Агент всегда приезжает по субботам. Деньги в супнице, которая в столовой. Там же и счет.

Впервые за эти дни он увидел маленький домик с голубой оградой, стоявший у самой дороги. На этот раз дверь была открыта.

— Пока, Клеманс! — крикнула Тати, даже не видя хозяйку дома.

Внутри послышался шум. Стиравшая женщина подняла голову и тоже крикнула:

— Пока, Тати.

Они немного подождали на обочине, глядя в сторону Монлюсона. Автобус пришел через десять минут. Тати влезла, Жан передал ей корзины, и дверь захлопнулась.

Засунув руки в карманы, он не спеша пошел обратно и по пути остановился, пытаясь прикинуть, каков в этом году будет урожай орехов.

Он еще не знал, что начавшийся день будет не таким, как прежние, что его беззаботности и беспечности приходит конец! И не только беззаботности! Это было еще чудеснее, и это чудо продолжалось уже целую неделю. Целые дни, полные невинности и наивности!

Он не чувствовал своего возраста! Он чувствовал себя никем! Он уже не был даже Пассера-Монуайером!

Он был просто Жаном, словно первым желанным ребенком, который играет у края дороги, не задумываясь ни о будущем, ни о прошлом! Как ребенок, он срезал прутик! Как ребенок, радующийся своей собственной игре, он, сказал себе:

— Лишь бы только она пришла туда.

И действительно, с тех пор, как за ним закрылась тяжелая дверь тюрьмы в Фонтевро и человек в форме напоследок бросил ему: «Желаю удачи!» — с тех пор, как он вышел оттуда, сам не зная куда, его ничто ни с чем не связывало, все было даром, дни потеряли счет, и ничто не имело значения, кроме чудесного, наполненного солнцем настоящего.

Он вышел из кухни во двор и тщательно умылся холодной водой. Он с удовольствием лил воду на затылок, намочив свою густую шевелюру; от мыла у него защипало в глазах, и он долго обливался водой, предварительно намылив грудь, поясницу, бедра.

Иногда он слышал нежный звук трубы, которым очередная баржа возвещала о своем подходе к шлюзу, и шлюзовщик с деревянной ногой ковылял открывать затворы.

Теперь он знал, каким образом лучше к ней приблизиться. У него созрел план. И тем хуже, если придет агент за страховым взносом!

Он пересек мост через канал, а затем и мост через Шер. Углубившись в заросли и цепляясь за кусты ежевики, он шел вдоль реки. Заметив розовое пятно кирпичного заводика, пересек реку по торчавшим из воды камням, боясь лишь наделать шума.

Затем он бросился в высокую траву и пополз.

Он боялся опоздать, Фелиция уже была там. Он слышал ее голос. Ему не терпелось увидеть ее, и он пополз быстрее, держа в зубах травинку.

— Вот идет волк… большой волк… большущий волк. У-гу-гу-гу!

В том же голубом халатике, под которым, наверное, ничего не было, разве что майка, она тоже ползла по траве и вдруг вскочила:

— Я тебя съем… я тебя съем… съем тебя!

Сидевший в траве ребенок испустил крик, в котором смешались радость и испуг, и залился долго не смолкавшим смехом, от которого у него на глазах выступили слезы. Она опрокинула его на землю и начала покусывать его коленки, икры, ляжки и пухлую попку.

— Еще?

Она выпрямилась, и Жан увидел ее раздувшиеся ноздри и глаза с золотистыми искорками. Она откинула волосы назад. Казалось, все ее тело было наполнено радостью лета. Сделав несколько шагов, она присела на корточки и оперлась руками о землю:

— Берегись! Идет волк… волк… большой серый волк! У-гу-гу-гу!

Ребенок в ожидании замер. Он ждал, когда она бросится на него. Через секунду он снова издал радостно-испуганный крик.

Они одновременно захохотали. Ребенок катался в траве. Ухватившись маленькими пальчиками за рыжеватую прядь материнских волос, он постепенно успокоился и попытался по слогам произнести:

— Е-ще!

И Фелиция начала снова. Время словно остановилось. Слышались лишь журчанье Шера да иногда скрежет рычага, которым шлюзовщик открывал затворы. За домом Франсуаза в сабо на босу ногу, привязав к груди мешок вместо фартука, стирала в лоханке белье и бросала его на траву, где уже образовалась большая мокрая куча.

— Волк… большой волк…

Она замерла, глаза ее стали неподвижными и холодными, поскольку только что в высокой траве, неподалеку от сына, она заметила лицо Жана.

Он подумал, что она торопливо схватит ребенка и поспешит к дому. И мысль о том, что он внушает ей страх, была ему не так уж неприятна. А разве все здесь не боялись его, потому что он вышел из Фонтевро и отлучка из этих мест была ему запрещена?

Его никто не знал и не мог знать. Когда-нибудь, когда она привыкнет, он ей все спокойно объяснит.

Она смотрела ему в глаза. Видимо, она не боялась его, ибо не бросилась спасать ребенка, находившегося между ними.

Вдруг, когда он меньше всего этого ожидал, она показала ему язык.

Он улыбнулся. Ему осталось лишь встать, подойти к ней и заговорить. Однако она поднялась первая, наклонилась и взяла на руки ребенка. В этой позе она показалась ему еще более юной и хрупкой.

Он тоже встал, и в этот момент, проходя мимо него, она сплюнула и прошипела:

— Гнусный тип!

Не торопясь и не оглядываясь, она направилась к матери, продолжавшей стирку.

Как и было условлено, он встретил автобус у края шоссе. Он помог Тати спуститься и подхватил большую часть свертков. Увидев его, она нахмурилась и, как только они вошли в пустынную аллею, спросила:

— Что с тобой?

— Ничего.

— Кто-нибудь приходил?

— Нет.

Как она догадалась, что произошло нечто оставшееся таким неясным и неуловимым? А что, в общем-то, с ним произошло? Он не испугал Фелицию! Ведь не потому, что он вышел из тюрьмы, она ушла, едва завидев его!

Она сплюнула и проронила:

— Гнусный тип!

Это звучало совсем по-иному. Эти слова были адресованы мужчине, который жил у Тати и был ее любовником.

Тати же, задыхаясь от быстрой ходьбы, на этом не успокоилась и, смерив его недоверчивым взглядом, спросила:

— Фелиция не приходила?

Он ответил «нет», не прибегая к обману. Он не полюбопытствовал, что было в свертках. Ему испортили его день и, возможно, даже больше; ему испачкали небо; ему больше не хотелось насвистывать; ему не хотелось есть; он не ощущал, как в прежние дни, ставший привычным запах кухни.