Жорж Сименон - Вдова Кудер

— Тетя ничего не говорила? — спросила Фелиция после паузы.

— Нет.

— Она, наверное, что-то подозревает. Судя по тому, как она целый день следит за мной из окна.

Она поднялась удовлетворенная, но, видимо, не совсем.

— Ты собираешься оставаться у нее?

— Не знаю.

— Мне пора домой. А то отец может…

Она на секунду вернулась и быстро поцеловала его. Он услышал скрип петель калитки, поднял голову и с удивлением увидел усыпанное звездами небо.

Безмерно уставший, он присел на оглоблю телеги и услышал голос Тати, которая от беспокойства встала с постели и, с трудом передвигая толстые ноги, беспрерывно звала:

— Жан! Где ты?

Со свечой в руке она вышла на лестницу. Он с удивлением заметил тонкую полоску света под дверью кухни, но дальше его мысль не сработала. Он был где-то очень далеко, в каком-то почти звездном мире. Его несли какие-то невидимые потоки, мерно покачивая в разные стороны. Словно обломки потерпевшего крушение судна, качающиеся на волнах. Его то несло вперед, то отбрасывало назад. На секунду волна приблизила его к Фелиции. Он ухватился было, уцепился было за нее. И тут почувствовал обратные потоки.

— Что ты делаешь, Жан?

Тати с облегчением вздохнула, увидев его в одиночестве.

— Я уж подумала, не уехал ли ты. Понимаешь, эта мысль… Но мне кажется, было бы еще страшнее, если бы Рене…

Она не закончила фразу, словно боясь прогневить Бога.

— Входи в дом.

— Сейчас.

— Помоги мне. Я, по-моему, переоценила свои силы.

От нее исходил запах постели, нездорового тела и лекарств.

Как было прекрасно, когда в тот солнечный день он вышел из автобуса! Когда он вошел в этот дом и она возложила на него множество мелких хлопот, которые занимали его с утра до вечера!

— Как глупо. Я думала, что ты не один. Не знаю, что я тогда сделала бы…

Теперь волна привела его в кухню, на лестницу, где ему пришлось поддерживать Тати, и далее в ее комнату, где он закрыл ставни.

Наконец он добрался до своего чердака, зная, что не уснет, что будет мучиться кошмарами, в то время как Фелиция, удовлетворенная и спокойная…

Наверное, во сне у нее свешивается рука, из-под одеяла обнажается грудь, время от времени по лицу пробегает улыбка, словно легкий ветерок на поверхности воды, и она во сне беззвучно шевелит губами.

Не зря Тати считала, что лето выдалось гнилым. Каждые два-три дня грозы грохотали где-то вдали, но не приносили спасительного ливня. На горизонте, со стороны Морвана, небо постоянно было предгрозовым, свинцово-серым. Дышать было тяжело. Солнечные лучи иногда казались нанесенными масляными красками. Часто со всех сторон грохотал гром, вода в канале покрывалась рябью, листва каштанов дрожала, юбки ехавших на велосипедах девушек вздувались от порывов ветра, как бы неохотно с неба падало несколько капель, и небосвод надолго затягивался серой пеленой, сопровождаемой шквалистым ветром и изморосью.

Впервые это произошло в воскресенье, Жан тогда смеялся…

Утро было еще солнечным, даже жарким, и, покормив живность, он зашел в комнату Тати. Недавние события уже приобрели для него прелесть воспоминаний, будто он знал, что они больше никогда не повторятся. В том числе первое воскресенье, когда после завтрака они расположились около дома — Тати с вязаньем в плетеном кресле, а он верхом на стуле с соломенным сиденьем. Он курил трубку старика Кудера, предварительно промыв ее водкой.

— Я уже целую неделю в постели! — заметила Тати, поглядывая на темный дверной проем белого домика Франсуазы.

Он тоже поглядел. Он обратил внимание, что во всех деревенских домах двери всегда держали открытыми.

«Иначе, — подумал он, — внутри было бы мало света. Окошки-то ведь совсем маленькие».

В этот час Фелиция, наверное, одевалась к мессе. Он был уверен, что она вымылась в кухне, поставив на пол таз с мыльной водой, чтобы вымыть ноги. Ребенок, как всегда чумазый, тоже сидел на полу. Эжен, как всегда по воскресеньям, словно отдыхая после тяжелой недельной работы, расположился в саду. Старик же ждал, когда его помоют, помогут надеть черный костюм, белый галстук и туфли на толстой подошве.

Уж не для него ли Фелиция купила или сшила себе новое платье? Яблочно-зеленое. Выйдя из дома, она сразу посмотрела на открытое окно напротив, где на первом плане увидала голову Тати. Интересно, заметила ли она Жана, стоявшего в глубине?

Она пошла по дорожке вдоль канала. Тати же наблюдала за Жаном, который притворился, что думает о чем-то другом, и вздохнула.

Люди, не предполагавшие, что будет гроза, готовились провести обычный выходной день. Кто-то расположился у воды, кто-то с рюкзаком за спиной ехал куда-то на велосипеде.

— Можешь зарезать курицу, — вдруг сказала Тати. — Несладко тебе пришлось на этой неделе.

В доме никогда не ели кур, предпочитая разводить их для продажи. Тати как раз об этом подумала.

— Если тебе придется говорить с кем-нибудь обо мне, то тебе скажут, что я скупая. Просто они не знают, что значит быть всю жизнь прислугой у других. Если бы я покупала себе платья, как эта девка, я ничего не накопила бы к сегодняшнему дню и рисковала бы.

Тем временем Фелиция пропала из вида; уже давно ее зеленое платье исчезло за двумя рядами зелени, сходившимися где-то у горизонта. Однако Тати продолжала мысленно следить за ней. И Жан тоже?

Тут на дороге послышались голоса.

— Смотри-ка! Автобус прошел, — заметила Тати и через несколько секунд снова прислушалась. — Мне кажется… Ну конечно! Это голос Амелии.

Вскоре на мосту показалось все семейство — отец в пенсне и канотье, сынишка в матросском костюмчике и Амелия, бережно несшая пакет с пирожными. Мальчик обернулся, и мать, не переставая смотреть под ноги, дала ему звонкий подзатыльник, видимо запретив оглядываться на этот дом.

Они шли к Франсуазе. Старик был вымыт и одет, ему дали в зубы трубку и выставили на солнышко, где он сидел в смирном ожидании, словно пригвожденный к месту. Только Франсуаза не успела привести себя в порядок. Заслонив глаза от солнца, она увидела подходившее к дому семейство и крикнула:

— Уже одиннадцать часов!

Она поспешила внутрь дома, чтобы хоть как-то навести порядок в комнате.

— Можно подумать, они никогда раньше не виделись! — заметила Тати. — Дезире считает себя очень умным и недолюбливает Эжена и его жену. Но с тех пор, как они объединились против меня…

Стол вынесли во двор. Дезире снял пиджак и, оставшись в рубашке, манжеты которой сверкали сказочной белизной, помогал Франсуазе, однако стол был слишком широкий, и им едва удалось протащить его через дверь.

Фелиция вернулась с мессы и сразу взглянула на окно дома напротив. К ее новому платью был приколот красный цветок.