Светлана Сорокина - Старый дом под платанами

– Тс-сс! – Приложив палец к губам, дал знак я друзьям, смотрящим на меня, как на ожившего покойника. – Тише, Кэтти. Не кричи. – Сказал я, медленно отнимая от ее лица ладонь. – Никто не должен об этом знать. Ясно?

Они молча закивали головами.

– Сейчас расходимся. Я сам займусь этим делом. Никому ни слова.

Возле моих апартаментов, Ник, живший через стенку, остановился, замявшись. Я спросил его, в чем дело. Прикусив нижнюю губу, и нервно, то и дело, поправляя волосы, он, наконец, признался мне:

– Возможно, моя просьба покажется Вам странной, Алекс. Особенно после того, как Вас сейчас чуть не…

– Тише! – Предупредил я его. – У нас говорят: у стен есть уши.

– Да. Простите. Не сочтите мою просьбу страной… Видите ли, после встречи с Марией моя жизнь изменилась. Особенно после того, как я написал ее портрет. Мария изменила меня. Она живет во мне все время. Постоянно. Понимаете?

– Вы пробовали обращаться к психиатру? Зависимость такого рода, видите ли… Впрочем, я не врач.

– Нет. Вы не поняли. Я не был влюблен в Марию, как мужчина. Это другое чувство, которое меняет тебя изнутри.

– Это, как испить чистой родниковой воды или, как общаться с ангелом? – Спросил я его, прямо смотря в его голубые глаза, проникая дальше, – в запредельность.

– Да. Потеря ее, – как потеря целостности. Лишение гармонии.

– Как потеря небесного рая?

– Да. – Тихо прошептал он.

– Так какая у Вас была ко мне просьба?

– Разрешите зайти в ее апартаменты. Я узнал, что Мария жила здесь.

– Входите.

Долго ворочаясь в кровати, я, наконец, устал от этого занятия. День был трудным, и сон явно покинул меня. Включив ночник, сел в кресло и, закурив сигарету, немного привел в порядок свои мысли. Вспомнил, как Ник долго осматривался, войдя в апартаменты, молча ходил по комнатам, гладил стены, притронулся к тряпичному ангелу, висящему под люстрой, плюшевым медвежатам на комоде. Сидел, как манекен в кресле, думая о своем, потом подошел к книгам. Внимательно читал на корешках их названия. Некоторые вытаскивал, медленно листал страницы, затем с улыбкой блаженного так же медленно ставил книги обратно. Между нами произошел диалог. Разговор начал Ник, посмотрев на меня затуманенным взором, он сказал:

– Наверное, Вы должны быть счастливы, живя здесь.

– Отчего же? Поселившись в этих комнатах, я чувствовал себя самым несчастным человеком на свете, так как мое сердце было разбито на мелкие осколки.

Почему-то, не осознавая того сам, я сердился на художника. Вспомнил, как чуть не умер от страха, когда увидел впервые в этой комнате призрак Марии, как привык затем к ее появлениям. Наверное, поэтому спросил Николая, немного едко, с горечью и сарказмом, которого, к счастью, он не заметил в этом вопросе:

– Вы бы удивились, если бы узнали, что дух Марии живет здесь?

– Нет! Сто раз нет! Конечно, не удивился бы. Я это чувствую!

– Правда? – Еще больше почему-то раздражаясь, промямлил я.

– А разве Вы, Алекс, не чувствуете ее присутствие здесь? Ведь все ее вещи, любимые безделушки, даже стены оставили на себе следы ее рук, дыхания, ее присутствия. Когда я только что перелистывал книги, которые она держала в руках, читала, возможно, плакала или улыбалась и точно – размышляла, мне захотелось перечитать их все! Да, я хочу перечитать все книги, которые находятся в этой комнате! Даже если мне придется задержаться в этом городке на неопределенное время. – Он замолчал, опустив голову, вновь разглядывая какую-то книгу, когда поднял лицо вновь, по его щекам текли слезы:

– Вы не представляете, Алекс, какое это счастье прикасаться к страницам книг, к которым прикасался этот ангел! Посмотрите, что читала эта девочка, почти ребенок: Джейн Остин, «Анна Каренина», «Война и мир» Толстого, «Идиот» и «Братья Карамазовы» Достоевского. Здесь «Театр» Сомерсета Моэма, Сказки всех народов и, конечно, Библия.

Вспомнив, как в одной из книг я нашел засушенный лист дерева, хранивший свой запах, а в другой – закладку, с едва уловимым запахом нежных духов, у меня сжалось сердце: «Неужели Николай к ним так же прикасался?» – раздраженно подумал я.

– Разве Вы, Алекс, так не считаете? – Услышал я вопрос Ника, будто выплывший откуда-то издалека.

– Что? Простите, я отвлекся.

– Разве Вы, Алекс, не чувствуете влияние Марии на атмосферу этого интерьера, ее ауру?

– Да. Конечно.

– Понимаю Ваше равнодушие. Ведь Вы не знали ее, так как я.

– Точно. Ну, пока, Ник. Встретимся за ужином, – и я демонстративно открыл ноутбук, показав свою готовность начать работу. Однако художник и не думал уходить. Он неожиданно застыл на секунду и вдруг воскликнул:

– Постойте, Алекс! Вы ведь недавно говорили мне, что оказались в этом городке и в этом доме случайно, благодаря монахине?

– Да. Так и было. – С удивлением я смотрел на его горящие глаза. Казалось, что флегматичный художник, наконец, проснулся.

– А помните, что я рассказывал Вам во время нашей прогулки по окрестностям? Напомню: я так же здесь оказался благодаря монахине! Именно тогда, когда я увидел это спокойное, гармоничное лицо, похожее на иконопись, меня охватил стыд, что я до сих пор не отдал перстень Марии ее семье, который, возможно, очень дорог для ее близких. – Николай был возбужден и стал сильнее обычного тереть свой лоб и поправлять волосы. В таком состоянии, я его еще не видел. – Понимаете, Алекс, Мария специально собрала нас под крышей своего дома, чтобы мы нашли ее убийцу! Монахиня – Ваша и моя, хотя это и разные женщины, всего лишь – Знак! Понимаете?

– Конечно. Поэтому успокойтесь, Николай. Я же сказал, что уже расследую убийство. – С трудом, сдерживая раздражение, сказал я медленно и как можно тверже.

– Понимаете? – Удивился Ник, смотря на меня недоверчивым взглядом.

– Да. Вы правильно расслышали меня. Надеюсь, мою настойчивую просьбу ничего не предпринимать без моего на то согласия, Вы так же хорошо поняли. – На этот раз я сам испугался металла в своем голосе. Однако это помогло успокоиться Николаю, но, кажется, я очень удивил его своим поведением.

После ухода художника я был зол на себя, на него, на весь мир. Работать не мог. Вспоминал, как он «развесил сопли», прикасаясь к вещам и гладя стены. За ужином мы с ним мало разговаривали, и мне не удалось пообщаться с Лизи. Горничная была явно чем-то расстроена. Однако мне и в голову прийти не могло, что она может желать моей смерти. Такое предположение, на мой взгляд, было абсурдным. Кэтти так же была сдержана в общении, почти ни о чем, кроме погоды за столом не говорила, с опаской поглядывая на меня. Похоже, мой приказ «молчать», она восприняла очень серьезно и, наконец-то, осознала происходящее. Возможно, просто испугалась. Я ошибся. После ужина Кэтти, проходя мимо меня, почти шепотом сказала, что мою кружку вымыли, и в ней ничего не осталось. Поэтому сделать анализ … невозможно. Видимо, она подразумевала слово «яд», но с заговорщицким видом не произносила это слово. Затем громко попросила меня о каком-то одолжении и тихим голосом сказала, что Лизи не разливала чай в чашки. На мой вопрос: зачем она проводила вместо меня расследование, когда я запретил, девушка спокойно сказала, что ей было легко это сделать, не вызывая подозрений. «Эва сама все рассказала. Впрочем, как я и предполагала, это она поставила горшок с хостой. Значит, «домомучительница» вне подозрений. Лизи так же» – отпарировала секретарша. Снова попросив ничего не предпринимать без моего соглашения, мы разошлись, мило, во всеуслышание, пожелав, друг другу спокойной ночи.