Лиза Марклунд - Громкое дело

Если подумать, охранники ведь не сделали мне ничего особенно плохого. Кионгози Уюмла, крепыш в тюрбане, конечно, прилично ударил меня ногой, но ведь из-за моего вранья. Само собой, я богатый человек в их глазах, сказать что-то другое, естественно, ни в какие ворота не лезет. Мне досаждала сильная боль с правой стороны груди, возникавшая каждый раз, стоило мне сделать глубокий вдох, но ничего не поделаешь. К смерти датчанина они в принципе не имели отношения, у него же была астма, и француз… Да, что я могу сказать о нем? Время от времени у меня самого возникало желание лишить его головы.

Испанца и румына я не видел и не слышал о них ничего с того момента, как эту парочку забрали из хижины. Пожалуй, их ждала дорога к аэродрому в «тойоте» вместе со мной. Наверное, наши правительства совместными усилиями договорились о нашем освобождении в обмен на какое-то политическое обязательство.

Помидор я истребил первым. Затем доел последние крошки угали, выпил воду и облизал изнутри чашку из-под чая, чтобы добраться до остатков сахара. И сейчас, судя по ощущениям, набил живот до отказа. И если бы не чесались места укуса насекомых и не болел правый бок, мог бы сказать, что чувствую себя достаточно хорошо.

Я сидел в углу, прислонившись к железной стене по диагонали от темного пятна, оставшегося в месте, где умер датчанин. Фактически я превратил тот конец хижины в туалет. Не из неуважения, а чисто по санитарным причинам.

Металлический лист был все еще прохладным за моей спиной. Он мог очень сильно нагреться за день.

Потом я услышал какие-то звуки и голоса снаружи в маниатте. Мужские и женские, ну да, это же говорила Катерина, по-английски, громко, вроде бы о чем-то молила.

Я сел прямо и напряг слух. Не было ли там других голосов? Испанца? Румына?

Пожалуй, Катерине тоже предстояло составить нам компанию в «тойоте» до аэропорта.

– Please, please [21], – услышал я, как умоляла она и, похоже, плакала.

Я встал, насколько это получилось в низкой хижине, и повернулся лицом к стене.

На самом ее верху, как раз под крышей, находилась приличная щель. Я зажмурил один глаз, прижал другой к ней и сформировал из рук некое подобие круга у лба, чтобы лучше видеть. Но сначала ничего не получилось из-за проникавшего внутрь через щель ветра, который нес с собой массу песка и остатков высохшего коровьего навоза. Мне пришлось поморгать, и я попытался снова. И увидел три хижины, но не из железа, а из потрескавшейся глины, и почувствовал запах костра и плесени. Люди, чьи голоса доносились до меня, однако, не попали в поле моего зрения, но они наверняка находились где-то снаружи, скорее всего, за одной из лачуг, слишком уж хорошо их было слышно. Я посмотрел во всех направлениях, но не обнаружил ничего. Тогда сел и прислушался снова, попытался разобрать слова Катерины, понять, чего она хотела, и вроде там в разговоре участвовал еще какой-то мужчина, отвечавший ей? Но вдруг она воскликнула: «No, no, no!» – а потом раздались крики.

Женщину убили четырьмя ударами ножом в шею сзади. Она лежала на лесной опушке, рядом с тропинкой с тыльной стороны домов, выстроившихся вдоль Кунгсетравеген в южном Стокгольме. Недалеко оттуда находилась игровая площадка. Ее около шести вечера нашел мужчина, прогуливавшийся со своей собакой. Сходство с убийством Линны Сендман бросалось в глаза, конечно, если верить «Квельспрессен», на всякий случай разложившей все по полочкам, то есть по пунктам, с большими фотографиями:

● Орудие убийства: нож (снимок финки, текст под которым объяснял, что в данном случае именно она не являлась орудием убийства).

● Причина смерти: раны с тыльной стороны шеи (проиллюстрировано анонимным женским затылком, вероятно репортера Элин Мичник).

● Место преступления: рядом с игровой площадкой (фото покинутых качелей).

● Район: оба места преступления разделяли всего лишь пять километров (карта со стрелками).

Убитую женщину звали Лена Андерссон. Ей было сорок два года, одинокая мать с двумя дочерьми подросткового возраста. Она смеялась Аннике с газетной страницы, рыжие волосы развевались на ветру.

Сейчас, похоже, теория о серийном убийце в пригородах Стокгольма пустила корни также и в полиции. Два поименно названных детектива подтвердили, что расследования смерти Лены и Линны будут проводиться совместно.

– Откуда у вас все эти снимки убитых людей? – поинтересовался Халениус, пережевывая бутерброд с хлебом из цельного зерна. – Я думал, мы давно закрыли все такие архивы.

Анника сложила газету и отложила в сторону, у нее не выходили из головы две оставшиеся без матери девочки. Они сидели дома и ждали маму субботним вечером, прислушивались, не ее ли шаги слышны на лестничной площадке? Или они где-то гуляли с друзьями, даже не задумываясь о ней, пожалуй, и представить не могли, что ее больше нет, пока какой-то полицейский не позвонил в дверь и не сказал «нам ужасно жаль…».

– Каким-то образом стало труднее, когда ты закрыл архивы, – сказала Анника, – но в новом цифровом мире бесконечно много источников, где можно покопаться.

– Вроде…

– Блоги, «Твиттер», ночные газеты, дискуссионные форумы, информационные страницы различных предприятий и властных структур и «Фейсбук», конечно. Даже террорист-смертник с Дроттнинггатан имел там свою страницу.

– А как же тогда авторское право? – спросил Халениус. – Мне казалось, вам не безразличны подобные аспекты?

– Серая зона, – ответила Анника и попробовала есть.

Образ рыжеволосой женщины стоял у нее перед глазами. Она жила одна со своими девочками уже три года, если верить статье Элин Мичник, работала мануальным терапевтом, принимала больных в Шерхольмском торговом центре. И возвращалась домой с занятий по йоге в зимних сумерках, когда встретила своего убийцу.

Анника пригубила апельсиновый сок и откусила кусок бутерброда.

Халениус не выглядел столь же ухоженным сегодня, и это усилило ее подозрения относительно того, что именно подруга стирала и гладила для него одежду.

– Твои дети уже добрались? – спросила она.

Он заерзал на стуле обеспокоенно и посмотрел на часы.

– Они приземлились час назад. Могу я взять газету?

Анника передала газету через стол и поднялась – если он не хотел разговаривать о своих детях, его дело.

– Я пойду позвоню моим, – сказала она, взяла свой мобильник, вышла в детскую комнату и беззвучно закрыла за собой дверь.

Она не стала зажигать лампу.

На улице стоял серый день, и света, пробивавшегося в окно, не хватало, чтобы хоть как-то осветить оказавшиеся в тени пространства. Анника свернулась клубком на покрывале Калле, обняла подушку сына и вдохнула его запах. Честно говоря, он оказался слишком явным. Ей требовалось поменять постельное белье, прошло уже две недели с тех пор, когда она делала это в последний раз… И пройтись по их гардеробу не мешает, она толком не занималась им с тех пор, как они приехали домой, а тогда просто сунула одежду из дорожных сумок вместе со всем тем, из чего они уже выросли, что хранилось в кладовке. Анника села в кровати.