Георгий Айдинов - Неотвратимость

— Хорошо. Чтобы искупить, Павел Иванович, в какой-то степени вину перед вами за свое упорное виляние, сообщу еще вот о каком обстоятельстве.

— А именно?

— В нескольких случаях, когда мы встречались с Папашей на Ярославском вокзале, он просил подождать и потом возвращался с пустым мешком и приносил деньги, чтобы рассчитаться со мной.

— И что же?

— Однажды я зашел в магазин «Одежда», где продаются случайные вещи. Знаете, что за углом вокзала, неподалеку от Комсомольской площади?

— Найдем. И чем этот магазин примечателен?

— Там я увидел вывешенный для продажи тот самый костюм, который незадолго до этого приносил старику.

— Вы не ошиблись?

— Нет. Я запомнил этот костюм потому, что хотел оставить его себе: темно-серый, с чуть заметной красной искрой и совсем не мнущийся. Но побоялся, так как вещь очень приметная, и отдал костюм Папаше. Может, старик связан с этим магазином.

— Возможно. Итак, какие-то зернышки мы с вами обнаружили. Теперь будем их сеять и ждать всходов.

В последующие дни на всех рынках, где продавались или могли продаваться с рук вещи, бродили группы молодых людей и, стараясь делать это незаметно, снимали в анфас и в профиль некоторых завсегдатаев здешних мест.

Увеличенные фотографии показывали Корнилову. Но он говорил: «Нет». Видимо, Папаша сообразил, что раз Корнилов не пришел на очередную встречу, значит лучше переждать грозу дома.

Но еще оставался мелкий спекулянт Витька Рваный, знавший старика, и магазин «Одежда», где продавались случайные вещи…

В приподнятом настроении и совсем рано — еще не было и семи часов — возвращался Павел в этот вечер домой. Но не успел открыть своим ключом дверь квартиры, как взволнованная Лида выскочила в коридор.

— Что-то серьезное случилось. Уже два раза звонили из управления.

Встревоженный, Павел остановил первую попавшуюся на дороге машину, воспользовавшись милицейским свистком. Предъявил шоферу удостоверение.

— Оперативная надобность. Очень прошу вас поскорее на Петровку, 38.

Бегом Павел взлетел по ступенькам, ведущим к проходной управления, что находилась в помещении бюро пропусков, — так было куда ближе к лифту. И чуть не столкнулся нос к носу… с Олегом Григорьевичем Матюшиным. С тем самым «королем разгонщиков», который своим бегством из колонии перечеркнул все добровольные признания и заверения о своей полной перековке.

— Здравствуйте, Павел Иванович. И не сердитесь. Это из-за меня вас дома потревожили. Вот он.

Только теперь Павел заметил рядом с Матюшиным Серегу Шлыкова.

— С повинной явился, — без всякого энтузиазма пояснил Сергей. — Меня ждут в одном месте. А он пришел. Откуда я знаю, что с ним делать? Бормочет: «Павла Ивановича мне». Документов никаких нет. Ну, я и позвонил.

Бывают же такие добрые совпадения. Не успел Павел оформить визит Матюшина и препроводить его куда следует, позвонил дежурный из бюро пропусков.

— Еле разыскал вас, товарищ старший лейтенант. Вас тут еще один гражданин очень добивается. Арамян фамилия.

— Передайте, пожалуйста, ему трубку. Тодик? Привет. Какими ветрами к нам занесло?

— Хорошими ветрами, Павел-джан, хорошими. Ты скоро заканчиваешь?

— Уже.

— Выходи быстро-быстро. Провожу домой. Совет надо держать.

— Матюшина помнишь? С повинной сегодня явился.

— Вах-вах! Совсем прекрасно. Торопись, прошу тебя. Ты расскажешь, я расскажу…

Совет, в котором будто бы нуждался Тодик, был ему фактически не нужен. Экономиста Арамяна, который проявил себя и как хороший дружинник, помощник милиции, пригласили на работу в управление, в отдел борьбы с хищениями соцсобственности.

— Приятно, понимаешь, поделиться, мнение твое услышать. Одобряешь?

— Спрашиваешь. Рядом будем. На разных этажах только.

— Этажи пусть. В одном доме — это главное. Нет, как хочешь, а очень замечательный сегодня день.

— У тебя не бывает так, Тодик, что дни недели окрашиваются в определенные цвета?

— Понедельник — черный, воскресенье — красный?

— Серьезно. Понедельник мне всегда представляется серым, вторник — синим, среда — фиолетовой, четверг…

— А суббота, воскресенье какими?

— Дни отдыха и праздники — желто-лимонными, солнечными.

— Тогда сегодня тоже желто-лимонный день. И его надо отметить хотя бы одной рюмкой коньяка с лимоном.

— Коньяка у нас дома нет, есть сухое вино.

— Попробуем сухое вино. Слушай, а Матюшин, значит, дозрел все-таки, сам пришел?

— Не говори. Честно скажу, не думал, что решится на такое.

— Ха! А что ему прикажешь делать? Неглупый человек, он увидел, в чем единственный выход для него. Как та жаба.

— Опять легенда?

— А что? Умей слушать легенды-сказки — будешь иметь учебник жизни. Расскажу?

— А что с тобой сделаешь? Все равно ведь не отстанешь.

— Не отстану. Очень люблю рассказывать. Значит, так. В давние-предавние времена у царя армян Гарегина жили при дворе два соперничавших шута. Один придумал увеселять царя тем, что посадил в бочку с водой трех жаб и научил их хором кричать свое «ква-ква», как только он ударит в бубен. Сколько раз ударит в бубен, столько жабы отзываются своим «ква-ква». А второй шут заверил царя, что, если этих жаб пустить плавать в бочку не с водой, а с молоком, они будут, воздавая хвалу государю, кричать «вах-вах».

— Даже так?

— Именно так. Но первый шут пустил в ход страшные заклинания и перебил ими волшебство второго шута: жабы даже квакать перестали в молоке. Попробуй поквакай, когда жирное молоко облепляет всю кожу, через которую тебе необходимо дышать. Короче говоря, две жабы поплавали-поплавали в молоке и, подняв лапки к небу, опустились на дно бочки. А третья, самая хитрая и самая сильная жаба, упорно продолжала бороздить в разных направлениях поверхность молока, пока не сбила сначала масло, а потом и целый островок из него.

— Взобралась на этот островок — и раз! — выпрыгнула из бочки.

— Верно. Точь-в-точь как поступил твой Матюшин в этот исторический, абсолютно желто-лимонный день.

Это было весьма сильным ощущением — ехать в машине, которую вел Кирьяк Алексеевич Лямин, особенно когда он вез опергруппу на происшествие. Шофер отдельской машины, он был вроде бы живой историей угрозыска. Пришел на Петровку вместе с полковником Соловьевым. Вместе и переходил из одного отдела в другой, никак не соглашаясь на отставку, давно положенную и по годам и по здоровью. Сухой, жилистый, неутомимый, умеющий отлично высыпаться в недолгие часы вынужденных стоянок, Кирьяк Алексеевич был обычно в курсе всех отдельских событий и не раз участвовал в операциях. У него осталась на память и бандитская отметина на шее, когда его ткнул шилом один из «клиентов» розыска, вздумавший прорвать кольцо облавы. И несколько передних зубов, потерянных в очередной схватке, он уже с десяток лет никак не соберется вставить.