Георгий Айдинов - Неотвратимость

— Ну, посмотрим. Можно увести арестованного, товарищ часовой.

Ни унты, ни поддеваемая под пальто меховая безрукавка, ни пуховый платок вместо шарфа — никакие утеплительные средства, выданные Павлу на время местными товарищами, не могли его спасти от лютого якутского морозища, который с непривычки жег лицо и легкие совершенно нестерпимо.

Перекусив в гостиничном ресторане, Павел поднялся в номер, снял с себя верхнюю одежду и с наслаждением забрался под одеяло. К дьяволу и это саймоновское дело со всеми его неясностями и вообще всякие дела. Отдохну лучше часок. И высплюсь как следует.

Павел взял с тумбочки захваченный с собой том Бальзака. «Человеческая комедия» снова предстала перед ним в полном великолепии своих мельчайших подробностей, которые вдруг освещались таким метким, таким точным наблюдением, выводом, обобщением, что казалось, великий француз говорит о нынешних днях.

Тепло медленно-медленно заливало сначала плечи, грудь, руки. Последними отошли наконец ноги. Хорошо!.. Мягким толчком дремота откинула голову на подушку. Павел уже приготовился закрыть книгу. Чтобы запомнить страницу, взглянул в конец ее и машинально прочел: «Различают две стороны в каждом юридическом вопросе: право и справедливость». Интересно. Поудобней устроился, подоткнув сползшее одеяло. Снова вернулся к началу абзаца.

«Различают две стороны в каждом юридическом вопросе: право и справедливость. Справедливость исходит из фактов, право — из применения определенных принципов к этим фактам. Человек может быть чист перед справедливостью, но виноват перед законом, и судья тут ничего не может поделать. Между совестью и поступком лежит бездна решающих обстоятельств, неизвестных судье, а именно в этих обстоятельствах — осуждение или оправдание поступка. Судья — не бог, долг предписывает ему подгонять факты к принципам, выносить решения по самым разнообразным поводам, применяя одну установленную мерку».

Вот это да! Как жаль, что я не натолкнулся раньше на эти когда-то читанные и не оставшиеся в памяти слова. Что бы сказал тогда наш друг следователь Иван Пащенко, который до сих пор уверен, что положил меня на обе лопатки в споре о «Князе Игоре» и справедливости судебного приговора по делу Ольги Котовой. Суд, наш суд поступил в том случае в полном соответствии с духом бальзаковского высказывания о праве и справедливости. Но это же неверно. Формально и Саймонова можно судить за убийство — все факты против него, включая и личное признание. Но существует еще и здравый смысл, и человечность, и сострадание, и справедливость. Закон требует от судьи руководствоваться социалистическим правосознанием. А какое же оно социалистическое, если без человечности и сострадания. Деяние и кара, преступление и соразмерность наказания… Надо будет узнать у Владимира Николаевича Кудринского поподробней, как там ученые-юристы смотрят на эти свои извечные проблемы.

Отдохнуть хотел. Заснуть пораньше… Всегда так: мысли, будоражащие днем, ни за что не хотят уходить даже ночью. Ладно. Сделаю им еще уступку. Все равно не усну, пока не разберусь хоть немного с этим взбалмошным чудаком — Саймоновым. Какую же «бездну решающих обстоятельств» удалось обнаружить? Вспыльчивый, склонный к истеричности, развязный болтун. Но… такие не убивают. Нечаянно, одним ударом, еще может быть. А так, чтобы хладнокровно задушить и так ловко скрываться в течение стольких месяцев. Нет, такой бы не выдержал. Проболтался, руки на себя пытался наложить — все допустить можно. Но чтобы так держался и лишь напоследок сдал — не похоже. А чертеж места убийства? А показания подруг Ани Мошкиной? А как быть с другими совпадениями? Все они случайные? Предположим. Как быть тогда с повинной? Убежал из Москвы в Якутск и здесь возвел на себя напраслину. Зачем? А откуда ему известно об этом убийстве?.. И потом эта манера кокетничать своим кругозором. Среди преступников девяносто процентов не имеют даже среднего образования и свыше трети их вообще неграмотны: эти данные не приблизительные, а точные, статистика милицейская об этом говорит. А Саймонов, кажется, много читал, и не без пользы для себя. Язык как подвешен. Может быть, с психикой у него не все ладно? Как будто бы он не производит впечатление душевнобольного. Хватит, братец Паша! Концы с концами все равно пока не сходятся. Будем спать…

— Здравствуйте, гражданин начальник.

— Доброе утро, Саймонов. Вот бумага, чернила, перо. Как договорились вчера, пишите все наиподробнейшим образом.

Саймонов сел и сразу заскрипел пером. Не успел Павел просмотреть и первую полосу купленной по дороге газеты, как услышал:

— Уже, пожалуйста.

— Что «уже»?

— Уже все написал. Что мог и хотел, разумеется.

На четвертинке листа размашистым небрежным почерком было начертано:

«Я действительно убил — задушил — в августе нынешнего года девушку. В Останкине. В Москве. Ни о каких деталях сейчас говорить не намерен. Я болен, у меня плеврит. Прошу этапировать в Москву. Там меня подлечат. И я смогу воспользоваться услугами квалифицированного адвоката.

— Озадачиваете вы меня, Саймонов. Значит, кое-какие выводы, которые напрашиваются сами собой, действительно имеют под собой почву. Ну что ж. Делаем перерыв на несколько часов.

Эти несколько часов Калитин провел так:

Прежде всего по его просьбе работник Якутского розыска был направлен с заданием в самое лучшее городское фотоателье.

Пока он выполнял поручение, старший лейтенант еще раз выслушал того постового, который по настоятельному требованию Саймонова привел его в отделение милиции.

— Ночью это было. Подбегает ко мне гражданин. Одет легко. Дрожит. Не то от холода, не то еще от чего. Говорит: «Я убил человека». Проводил его в отделение.

— А мы сразу же телеграфировали вам, — подхватил рассказ постового тот сотрудник Якутского розыска, который привозил записные книжки Саймонова.

Одна мысль уже давно приходила в голову Павлу, но он отгонял ее от себя. Дело громкое, не могли ли, разговаривая с Саймоновым, здешние сотрудники каким-то образом нечаянно намекнуть, подсказать то, что произошло в Останкине? Нет, не должны якутские товарищи допустить подобной оплошности. Да и нечего больше гадать. Сейчас все встанет на свои места.

…Снова привозят Саймонова. Он обеспокоен. Смотрит на одного присутствующего, на другого — какой подвох ему приготовлен? Что подвох предстоит, он убежден: старший лейтенант из Москвы, похоже, не будет зря терять время.

Саймонова приглашают подойти к столу. На нем лежат большие, 9×12 сантиметров, портреты молодых женщин.

— Гражданин Саймонов, — голос Калитина подчеркнуто официален. — Перед вами шесть фотографий. Укажите, какая из изображенных на снимках женщин является вашей жертвой. Прошу понятых зафиксировать акт опознания.