Наталия Речка - Выстрел в доме с колоннами. Сборник повестей

Минут через пять подошли остальные. На полу подмосковного деревенского музея испускал последний вздох полноватый старый человек в дорогой иностранной одежде.

Следующий день выдался для наших молодых героев насыщенным. Утром подруг разбудила мелодия Дининого мобильного, звонил Борцов. Гриша сказал, что скоро подъедет, есть новости. Дина засуетилась по дому в поисках косметики, нарядов и туфель, Нина, не торопясь, стала готовить завтрак, запахло кофе и блинами. В десять часов прибыл Григорий Михайлович, с удовольствием позавтракал блинчиками с вареньем и, сытый, в приподнятом настроении увёз москвичек на своей Ниве. По дороге в больницу Григорий рассказал, что дед Фёдор тогда про выздоравливающую бабу Зину предателю соврал, а сегодня в девять утра позвонил врач и сообщил: пациентка Поликарпова очнулась, состояние её удовлетворительное, можно навестить.

На вопрос Нины о беспокоящей её личности Тараса Петровича, Григорий ответил, что это так называемый «батяня комбат», и на этом тема закрыта, зато кое-что поведал о себе, например, что все его предки по мужской линии, уж точно, начиная с прадеда, были следователями. В разговоре Гриша, как бы невзначай упомянул, что Дина теперь вряд ли останется городской жительницей. Нина удивилась: её, всегда такая серьёзная подруга, даже не пыталась спорить и всю дорогу улыбалась, как дура.

В пятиместной палате трио выстроилось перед койкой Зинаиды Васильевны, как водится, с апельсинами, яблоками и соками, представилось, и коротко поведало историю прошедших дней. Баба Зина выглядела неплохо. Дина с Ниной разглядывали её ладони в ссадинах, Зинаида Васильевна, заметив направление их взгляда, пояснила:

– Вижу, ирод в усадьбу направился, так я потихоньку за ним. Не спешила, уж сильно сердце билось. Нашла его там, он на стену, где клад был, смотрел в недоумении, и тут мне совсем не страшно стало. Я ему: «Ищешь? Но не найдёшь драгоценностей! Не тебе, извергу, они должны принадлежать! Не претворяйся, я тебя узнала! Где мой брат Павел, отвечай? И не подходи ко мне близко, а то закричу, люди милицию вызовут». А он молчит, словно воды в рот набрал. Тогда я стала поднимать стёкла с пола, их полно там, и ему прямо в глаза бросать. Тут он наставил на меня пистолет и зло так закричал: «Нет твоего Пашки, помер ещё на пути в Германию, а тебе, старая, надо было давно из деревни убираться, так что сама виновата, нечего было попадаться мне на глаза». А в музее тогда только и говорил: «По-русски не понимать». Когда я про Павлика услышала, ком к горлу подкатил, стёкла так в ирода из моих рук и посыпались. А что было потом, уже не помню, кажется, боль сильную ощутила, удар… Вот и всё, ребятки мои хорошие, спасибо вам, родные, за меня и за Павлика.

– О Вас в деревне все беспокоятся, все ждут, когда Вы выздоровеете, – сказала Дина.

– Фёдор Иванович только и думает о Вас, переживает, а врачи его к Вам не пускают, – промолвила Ниночка. И, подумав, добавила: – Он Вас очень любит, мне кажется, всю жизнь.

Баба Зина слушала и плакала…

В палату зашла медсестра, посетители направились к выходу, пожелав всем пациенткам скорейшего выздоровления.

В больничном дворе прохаживались люди в тапках, разноцветных халатах и спортивных костюмах. Одна пожилая пара привлекла внимание Дины. Женщина лет восьмидесяти в байковом халате оступилась, а сгорбленный старичок в костюме с орденскими планками на груди тут же поддержал её под локоток, что-то причитая себе под нос. «Так всю жизнь поддерживают друг друга», – подумала девушка, – «возможно, этот старичок, будучи совсем молодым, участвовал в кровопролитных боях, и где-то здесь недалеко похоронены его товарищи, а эта женщина ждала его, может, даже сама партизанила в местных лесах».

Выйдя с территории больницы, молодые люди увидели серый обелиск. Подойдя поближе, они смогли рассмотреть выгравированную на нём надпись: «Никто не забыт, ничто не забыто». Погода налаживалась, небольшой ветерок в июльскую жару только радовал, птички щебетали, перебивая друг друга, и всем хотелось думать, что впереди – только хорошее.

– Борцов, скажи, неужели действительно в усадьбе были несметные сокровища? – спросила Нинка, сгорая от любопытства.

– Были. Но камни в них оказались качественной подделкой.

– Это как же так? – выкрикнула обалдевшая Нинка.

– Шёл тысяча девятьсот четырнадцатый год, война, все сыновья великого князя отправились защищать Родину с оружием в руках. Вырученные от продажи драгоценных камней деньги княгиня отдала на нужды армии, оставив себе лишь золотые вещички в память о тех близких, кто эти украшения ей когда-то дарил. А после революции было уже не до колец и ожерелий, немногим членам семьи удалось выжить, – тихо произнёс Гриша. – Подробнее вам может рассказать директор музея Олечка. Она нам очень помогла, но запертая заклинившим замком дверь и бесполезные телефоны оказались для неё неприятным сюрпризом.

– А для тебя, для Тараса Петровича, для сторожа Фёдора? – не унималась Нина, но, взглянув на мрачного Григория, примолкла.

– В начале пятидесятых усадьбу решили превратить в дом отдыха для трудящихся, – продолжал делиться знаниями местной истории Борцов, – тогда во время ремонта и нашли тайник. Поговаривали, кто-то из деревенских подсказал, возможно, как раз, баба Зина или дед Фёдор.

И тут Нинка прощебетала:

– А Ольга Сергеевна сказала, что тайник отыскался год назад… Да, уж, мне даже самой стало жалко… драгоценности! – Ниночка тяжело вздохнула.

– Девушки, как же я забыл, вы же с утра, кроме блинов, ничего не ели! Поедемте, накормлю вас и напою. Кстати, нам есть, за что выпить! Как раз тут неподалёку открылся отличный ресторан, на машине до него десять минут, «У Романовых» называется.

– А за что пить будем, Гриш? – прищурилась Нина. – За прекрасных дам? За любовь?

– За победу в войне с гитлеровской Германией! За здоровье бабушки Зины! – предложила Дина. Борцов обнял её и сказал с улыбкой:

– За наш российский народ!

И все трое рванули к припаркованной в тенёчке Ниве.

– Показывайте, что там у вас.

– Григорий Михайлович, тут и не разберёшь, мужской это труп или женский, – голос стажера звучал растерянно.

Следователь Борцов с трудом пробирался сквозь кусты по влажной траве осеннего леса. Под ногами хлюпало, холодный октябрьский ветер протискивался в полураспахнутую, наскоро одетую куртку. Жена недавно купила её Грише и каждый раз, провожая на работу, напоминала: «Застёгивай куртку, когда выходишь из машины». Но Борцов был непослушным и на здоровье плевал. Недавно, выехав на место происшествия, проторчал с Зайцевым под дождём битый час, показывая и объясняя ему, что, да как. Витька Зайцев, стажёр, оказался смышлёным добрейшим парнем, но временами выкидывал такие фортели, проявляя излишнюю инициативу, что терпение Борцова не выдерживало, и уж какое там здоровье, когда приходилось то и дело отчитываться перед начальством, покрывая самодеятельность мальчишки. Гриша смотрел на Витю и видел себя в двадцать пять. Конечно, в том возрасте он был взрослее, суровая армейская жизнь воина-интернационалиста сделала своё дело, да и после не сказать, чтобы стало легко. «Эх, надо бы Петровичу напомнить, давненько мы с ребятами не собирались, а то переехал в свою деревню и увяз по уши в огородных делах», – думал Борцов о командире, приближаясь к группе мужчин, что-то с задумчивым видом обсуждавших.