Эдриан Мэтьюс - Дом аптекаря

— Мамочка, мамочка, тетя меня ударила! Нарочно. Мамочка, мне больно!

Женщина устало улыбнулась и потащила ребенка за собой.

Рут нервно затянулась сигаретой.

В углу, рядом с огнетушителем, было откидное сиденье. Рут тяжело плюхнулась на него и прижалась щекой к холодному, вибрирующему стеклу окна.

«Я же знала, что так оно и будет. Всегда одно и то же. Только жизнь начинает налаживаться и уже можно пускаться в пляс, как — раз, получи по морде! Вот тебе кусок дерьма по спецзаказу, с твоим личным номером и доставкой к двери — не думай, что все хорошее дается даром.

Неужели это потому, что есть во мне что-то такое… что-то нехорошее?»

Рут выдохнула на стекло и нарисовала крест на покрывшейся тающей пленкой тумана поверхности. Оглянувшись и убедившись, что никто не смотрит, она показала язык своему отражению и дважды стукнулась головой о стену. «Так тебе и надо, дура безмозглая! Это же несчастный случай, не более того. Не конец света. И даже случается не в первый раз. Взгляни на ситуацию с другой стороны — когда твоя жизнь превращается в тихий пруд унылого, но комфортного одиночества, даже один брошенный в него камушек может вызвать чертовски много волн. Урок номер один: жизнь продолжается. Все течет… И ты должна шевелиться, двигаться вместе с ней, в противном случае — бух-плюх! Извините, леди! Ничего личного. Просто не мешайте движению. Не путайтесь в ногах!»

В Дуйвендрехте она вышла, перешла на другую платформу и села на экспресс «Утрехт — Лейден». До города оставалось несколько минут.

Контролер с как будто расщепленным подбородком задержал взгляд на ее билете. Рут уже приготовилась отстаивать свои права, но он, так ничего и не сказав, вернул его, слабо улыбнулся и двинулся дальше. Наверняка задумался о чем-то своем.

Интересно, о чем? О чем могут мечтать голландские контролеры? О чем-то постоянном, неизменном. О чем-то без колес и рельсов. О застывших в вечерней тиши ветряных мельницах. О привинченных к полу кроватях с набитыми пухом перинами. С другой стороны, стоит ли искать сложное в простом? Может, она, Рут, понравилась бедняге? А он просто не смог ничего сказать, не нашел слов, привыкнув всегда молчать, всегда держаться в тени.

— Поезд прибывает в Амстердам. Просьба к пассажирам не забывать вещи в вагоне.

Растекшиеся привольно мысли собрались в пучок. Поезд шел по городу, и в воздухе уже чувствовался тухлый, словно шедший из брюха кита, запах вокзала.

Теперь на трамвай…

Она переключилась на автопилот и словно во сне пересекла вестибюль железнодорожной станции. Огни, магазины, автомобили, толпы. Все казалось нереальным. Как будто ее окружали картонные декорации, грозящие обрушиться при малейшем порыве ветра. И все же они приближали ее к реальности. Чужой голос по телефону. Внезапная перемена планов. Она потеряла ощущение времени, и мозг, словно сбившаяся с курса бабочка, беспомощно трепыхался над замерзшими полями прошлого.

Бессвязные образы…

Однажды они с Маартеном отправились покататься на коньках. Как обычно, он сразу умчался вперед. И она вдруг осталась одна. Закружилась голова. Подогнулись ноги. Она увидела нечто жуткое, незабываемое. Вмерзшее в лед тело утонувшей собаки. Над мутной гладью торчал лишь черный, окровавленный кончик носа, перерезанный острым коньком.

Другая картинка.

Ее первый бойфренд, Франк… Он так крепко обнимал ее за талию, что идти можно было, лишь шагая с ним в ногу. Она до сих пор помнила, как по-хозяйски цепко впивались пальцы в ее правое бедро.

В школе Франк сидел позади и постоянно дул ей в шею. Было щекотно. Она улыбалась. Однажды учитель истории спросил, что ее так забавляет, и она не нашлась что ответить. Потом произнесла то единственное слово, которое запомнила из всего объяснения — «бургомистры», — и класс захихикал. Наказание не заставило ждать — Франк обзавелся другой девушкой, и каждый раз, когда она слышала слово «бургомистр» — в случайном разговоре, по телевизору, где угодно, — оно заставляло ее съеживаться. Это слово стало ее персональным демоном, толстым, покрытым шерстью, с выпирающим брюшком; демоном, чьей единственной миссией было отравлять ей жизнь, являясь в самые неподходящие, самые неожиданные моменты.

Звякнул звонок. Трамвай останавливался.

Рут поймала себя на том, что смотрит в землю. «Думаешь о прошлом, — сказал бы Маартен. — Когда люди думают о прошлом, они смотрят в землю. Когда думают о будущем, смотрят в небо». Или это сказал не Маартен, а Франк? Нет, он был слишком молод. Может быть, отец? Или кто-то еще. Впрочем, какая разница? Она забыла.

Слова отрываются от людей, как листья от веток, и никому не приходит в голову приклеивать их на место.

От трамвайной остановки Рут пошла к Блоемграхту. В последние часы подстегнутый стимуляторами мозг бессмысленно, суетливо палил наугад. Сейчас она подходила к дому, и физическое присутствие города возвращало к реальности.

Наступила ночь.

Стоящие вдоль канала деревья походили на грубые, наспех сделанные наброски темноты. Яркие гирлянды из белых и голубых лампочек безвольно свисали с промерзших ветвей. В Дриебергене шел снег. Здесь температура была на несколько градусов выше. То ли за время ее отсутствия в городе случился дождь, то ли просто растаял последний снег. В каналах поднялась темная, мутная вода. Дорога и тротуар казались бездонными зеркалами. Над прочерченными пунктиром решетками отраженных цветных огней скользили черные ломаные силуэты.

Первое, что увидела Рут, была полосатая пластиковая лента, натянутая поперек ведущего к «Спекулянту» трапа. На ней светилось отпечатанное через равные промежутки красными флуоресцентными буквами слово «Полиция».

Баржа глубоко осела в воду и сильно накренилась. Неподалеку стоял катер пожарной службы. Какие-то люди возились с помпами и шлангами.

Позвонивший ей полицейский сказал, что баржу затопило, но не сказал, насколько серьезно. До последнего момента Рут надеялась, что ничего страшного не случилось. Баржу затапливало и раньше. Например, если бы протекли все четыре тысячелитровых бака, то растекшиеся четыре кубические тонны воды поднялись бы над полом на три сантиметра. Физика не была ее сильным местом, но примерно такой результат дали произведенные в уме расчеты. Баржа просто не могла затонуть, потому что общий вес воды оставался бы одним и тем же. Конечно, внутри было бы мокро и сыро, но по крайней мере иметь дело с чистой водой из баков не так неприятно, как с грязной забортной.

Однако то, что рассказал полицейский, и то, что теперь предстало перед ней воочию, складывалось в совершенно иную и куда менее оптимистичную картину.

Возможно, причиной неприятности стала небольшая оттепель. В пятницу было довольно холодно, и вода в баках могла замерзнуть. Что, если Жожо открыла кран и, не дождавшись, пока из него потечет, случайно оставила его открытым, а ванну или раковину заткнула пробкой? Потом лед растаял, и вода могла разлиться по барже. Жизнь на барже не лишена риска, и такой сценарий развития событий выглядел вполне правдоподобно. Утечка даже чистой воды могла создать кучу проблем.