Анна Данилова - Убийство в соль минор

— Вот, угощайтесь, это Маша сделала. Соленые помидоры, бочковые, очень вкусные! — сказал он. — Маша, не бойся, эти люди тебя не съедят. Это — музыканты, пианисты. Они питаются нотами и роялями!

И он захохотал своим гортанным, трубным смехом.

— Боже, что-то я совсем растерялась! — попыталась взять себя в руки оторопевшая от внезапного появления в этой рафинированной компании румяной крестьянки Валя. — Познакомьтесь, пожалуйста, это Мария — невеста…

— …моего брата, — поспешил вставить я, поскольку отлично помнил, что ночью в разговоре с Вайсом именно так представил Ерему.

Валентина бросила на меня взгляд, в котором было и удивление, и благодарность.

— Ну, что ж, — первой расколдовалась после каменного ступора Ирина Вайс, улыбнулась и села за стол, — попробуем ваши помидорчики! Тем более что выглядят они великолепно! А запах какой! Лара, чего стоишь, садись!

Мне нравилось, что Ирина, которую мне прежде удавалось увидеть лишь издалека и которая всегда была окутана для меня ореолом какой-то царственности, недосягаемости и виделась надменной и неприступной, в жизни оказалась человеком веселым, компанейским и легким в общении. Ну и конечно, чувствовалось, что она была лидером в семье, ее авторитет был непререкаемым. Вот как она скажет, так все и будет. Вот решила она принять Валентину, значит, так тому и быть. Понравятся ей эти соленые помидорчики, значит, они по-настоящему вкусные, волшебные.

Улучив момент, я вытащил Ерему в холл.

— Как дела? Что нового? — спросил я его, помня о его желании снять квартиру, чтобы перевезти туда Машу.

— Квартиру пока не нашел. Не так-то это просто. Но не мог же я оставить ее в гостинице? Вдруг муж бы ее там нашел?

— Ты серьезно решил на ней жениться?

— Я все делаю серьезно. — Лицо Еремы внезапно приобрело какое-то свирепое выражение.

— Ерема, ты не подумай, просто мы переживаем за тебя. Все как-то быстро случилось. Ты же ее совсем не знаешь!

— А ты что знаешь про свою жену? — Глаза его с толстыми веками прищурились, а лицо окаменело. Что он хотел этим сказать?

— Ерема, не пугай меня. Что еще я не знаю о Вале?

— Да ничего ты про нее не знаешь. Совсем. Не знаешь, какой она сильный и цельный человек. И как переживает за тебя. А еще… Она не уверена в тебе.

— Почему?

— Я расскажу тебе. Понимаешь, она хочет оставить тебя в покое, дать тебе свободу.

— Не понял? О чем ты? И откуда тебе знать, что она хочет?

— Ты невнимательный, Серж. Я просмотрел журнал ее посещений в компьютере — она собралась в Европу. Присматривает себе дом. А еще почитывает разные там статьи на психологические темы. Говорю же тебе, она собирается бросить тебя.

— Но почему?

— Да потому что вбила себе в голову, что заставила тебя жениться на себе. Еще переживает, что втянула тебя в эту историю с убийством ее родителей.

— Ерема, скажи, ты все это придумал? Ты просто ревнуешь? Ты ненавидишь меня за то, что она вышла за меня замуж? Что потратила на меня все состояние? Но я все верну ей!

— Ты идиот, Серж, — сказал он совсем низким голосом, словно прорычал. — Просто ты не любишь ее, и она это чувствует.

— Но откуда тебе знать, люблю я ее или нет? — Я так разволновался, что у меня, здорового и крепкого мужчины, ноги подкосились, голова закружилась так, как если бы меня перевернули вверх ногами. Я так испугался того, что Валентина бросит меня, что вцепился в руку Еремы, впился в нее ногтями, боясь упустить и его, единственного человека, который может мне помочь. — Что я должен сделать? Что?

— Вот она ради тебя сделала многое. А ты? Что сделал для нее ты? Чем пожертвовал?

Я ничем не пожертвовал. Я жил в тепле и комфорте, занимаясь любимым делом, да еще и обласканный прекрасной женой.

— Что самое главное для тебя? Твоя музыка?

Я пожал плечами. Не ожидал я от Еремы такого глубокого разговора о любви. Получается, что вот таким уродливым, с односторонней любовью он видел наш с Валей брак.

— Чтобы дотянуться до тебя, она поступила в Суриковку, зубрит свои «ренессансы» и «барокко», открыла художественную галерею, начала разбираться в искусстве, обустроила дом по твоему вкусу, купила рояль, причем уже второй. Она разве что на руках тебя не носит. А ты, что, повторяю, сделал для нее ты?

— Я просто люблю ее.

Он был прав. Я ничего для нее не сделал.

Я вдруг представил себе, что бросаю ради Вали музыку, отказываюсь от своих выступлений, проектов, гастролей, запарываю все контракты. Но кто от всего этого выиграет? Получится, что я останусь должен огромную неустойку, кроме того, если я брошу музыку, то все те усилия, что были направлены Валентиной для того, чтобы я вернулся в профессию, пойдут прахом.

— Ты так и не понял. Ей нужен другой мужчина. Она помогла тебе, протянула руку помощи, а ты и отхватил ту руку по самый локоть. У тебя своя жизнь, у нее — своя. Оставь ее в покое. Ты не ребенок, а взрослый мужчина. Если ты сам не предпримешь ничего, не исчезнешь из ее жизни, то ей будет сделать это еще сложнее, потому что она носится с тобой как мать родная, чувствует за тебя ответственность. Так было в ее прошлом браке, так продолжается и теперь. Но ей нужен другой мужчина, сильный, харизматичный, который бы любил ее больше жизни, который защищал бы ее, оберегал, заботился о ней. Она достойна этого, понимаешь?

— Ты про себя, Ерема? — процедил я сквозь зубы, чувствуя, как начинаю ненавидеть его за все то, что сейчас услышал от него. — Это ты себя имеешь в виду? Ты все это придумал, с Машей, с этим скоропалительным браком, чтобы усыпить мою, нашу бдительность… А сам по уши влюблен в мою жену? Так? Что тебе от нее нужно? Ты хочешь избавиться от меня? А ты знаешь, что с ней станет, если меня не будет?

— Погорюет-погорюет и перестанет. Она сильная. Соль. Она мне как дочь, понимаешь? Она была женой моего лучшего друга, и кроме него, у нее никого не было. Вот поэтому я всегда рядом. На меня всегда и во всем можно положиться.

Наш тяжелый разговор, во время которого у меня буквально пол уходил из-под ног, был прерван появлением Маши.

— Ерема? — Она была явно встревожена. — Ты куда пропал?

Это была уже не та веселая и уверенная в себе женщина. Сейчас, когда она находилась в зависимости от мужчины, который увел ее из родного дома, от мужа, она даже внешне изменилась. Казалась какой-то счастливо-пришибленной, что ли. Кроткой, послушной, загипнотизированной.

— Машенька… — Ерема, который только что отчитывал меня и обвинял во всех смертных грехах, уничтожая меня как личность, как мужчину, который буквально рычал, как готовый наброситься на меня зверь, при появлении Маши расплылся в тупой, блаженной улыбке. Я смотрел на него и отказывался уже понимать происходящее. — Машенька, ну, ты чего? Пойдем, здесь на втором этаже есть комната с ванной, где можно отдохнуть, прийти в себя.