Дональд Гамильтон - Сеятели смерти. Задание — Токио

Не опуская рук, она томно заглянула мне в глаза и сказала:

— Я в тебе разочаровалась, милый. Мне так грустно! Вот мы здесь, вновь одни после двух долгих и пустых лет, но ты ни на минуту не можешь расслабиться. Ты все что-то обмозговываешь, планируешь, втихаря бежишь к телефону. Разве мы не можем хотя бы на эту ночь забыть, что мы — агенты, и подумать только о себе и о нашей любви?

Я издал восхищенный возглас.

— Ты великолепна, Вадя! Как же красиво это у тебя получается!

Она рассмеялась.

— Конечно! У меня большой опыт. Но у меня это получилось бы еще лучше, если бы мне удалось чего-нибудь поесть и выпить. Слушай, я умираю с голода!

Существует мнение, пущенное, я так думаю, французами, будто англичане плохие кулинары. С давних Шр приученный к мясу и картошке, я не клюю на эту клевету. Правила потребления спиртного на этом острове не поддаются осмыслению: даже если вы на совершенно законных основаниях заказываете себе мартини, это воспринимается здесь как неслыханное святотатство, но вот еда всегда оказывается более чем подходящей моему неизощренному вкусу. Возможно, правда, что я сужу с пристрастием, ибо имею слабость к белым скатертям и отличному обслуживанию, кои здесь практически всегда получаешь в придачу к пище — даже в далеком шотландском высокогорье.

К тому же меня в продолжение всего ужина весьма умело соблазняли, что также способствовало лучшей усвояемости блюд. Этот акт совращения, по-видимому, и был главной целью Вади, настойчиво уговаривавшей меня остановиться тут на ночевку, и она работала в этом направлении трудолюбиво и со знанием дела. Она продолжала исполнять вариации на тему, заявленную ею в номере: мы два старых профи, обреченных судьбой сражаться по разные стороны баррикад, но нам тем не менее удалось однажды ухватить восхитительное мгновение неги, и мы сможем еще раз насладиться этим моментом, если только удастся отрешиться от внешнего мира и всяких темных заговоров хотя бы на одну ночь.

Вадя и впрямь была замечательной актрисой. Она почти заставила меня поверить, что из всех мужчин, которых она знала по роду своей деятельности, я единственный, кого она не могла забыть с той самой ночи в Тусоне.

Мы досидели до закрытия обеденного зала— что у них происходило довольно рано, около девяти. Когда мы поднялись в номер, за окнами еще серел день. Заехав так далеко на север в летнее время, мы могли надеяться только на. несколько часов настоящей ночной тьмы. Оказавшись в номере, я включил свет и подошел к окну, чтобы задернуть тяжелые шторы. Они, похоже, защищали нас не только от шотландских сумерек, но и от всего остального мира.

Вадя все еще стояла у дверей. Я повернулся к ней. Она поправила легкий шарфик, тот самый, с помощью которого убила человека, но теперь снова набросила себе на плечи, — по-прежнему не сходя с места. Я пересек комнату, подошел к ней и, заключив в объятья, поцеловал. Я выполнил эту работу не спеша и с чувством. Наконец она высвободилась из моих рук и удовлетворенно вздохнула.

— Ну, так-то лучше, — промурлыкала она. — Так куда лучше. А я-то уж боялась, что придется всю инициативу брать на себя, милый. — Она опустила глаза, развязала шарфик и отложила его в сторону. — Теперь можешь снять с меня платье. Но только осторожно. Это единственное платье, которое у меня есть.

— Ну конечно! — я расстегнул «молнию» и снял первый слой одежды, оставив ее в черной нейлоновой комбинации. Я произвел эту операцию с превеликой осторожностью, точно свежевал норку и хотел оставить в целости драгоценную шкурку. Я аккуратно повесил платье в шкаф и вернулся к ней.

— Итак, мэм, одно платье сняли, не повредив его.

Она покачала головой.

— Мэтью, с тобой так трудно. Ты сегодня такой циничный, колючий! Можно подумать, ты подозреваешь меня в каких-то коварных замыслах. Ну, как мне возбудить в тебе подлинную страсть?

— А ты не оставляй попыток, — посоветовал я. — Ведь есть еще комбинация и чулки. Процесс снятия чулок с женских ног— к тому же черных чулок— должен оказать на мужчину нужное воздействие. Сядь на кровать, и попробуем это проделать.

В ее глазах полыхнуло гневное пламя.

— Ну тебя к черту, друг мой! — тихо сказала она. — Что-то мне это совсем не нравится.

— А ты мне тоже не нравишься, куколка. Не надо умничать. Я получил огромное удовольствие, наблюдая за тем, как ты работаешь, но ты, похоже, не умеешь вовремя остановиться. Это же я, твой старый друг Мэт, Вадя! Ты хоть знаешь, сколько лет я занимаюсь этим бизнесом? И все равно, Господи прости, заводишь старую песню: «помоги мне, пожалуйста, снять платье»! — и воображаешь, что я обмякну от страсти и похоти. Черт побери, да я столько платьев снял с женщин куда красивее тебя и все равно при этом у меня сохранялся ровный пульс — ну, почти ровный. Достаточно ровный.

Она облизала губы.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Все очень просто, — грубовато ответил я. — Я с удовольствием лягу с тобой в постель, но только не думай, что этим ты чего-нибудь добьешься! Прошло уже много времени с тех пор, как одной женщине удалось усыпить мою бдительность и извлечь из этого какую-никакую выгоду для себя. Но только она не обращалась со мной как с легковерным сосунком.

Вадя смутилась.

— Ну и… предположим, мне от тебя что-то нужно, тогда как бы ты посоветовал поступить, чтобы получить это?

— Скажем, ты могла бы просто попросить.

— Тогда я прошу.

Я нагнулся, вытащил из носка записку Уоллинга, положил ее на стол и поставил сверху пепельницу для верности.

— Вот, пожалуйста. Здесь написано название одного местечка в графстве Сазерленд, которое начинается к северу от Уллапула, — совсем недалеко отсюда, прямо по этой дороге. А во внутреннем кармане моего пальто лежат карты. Тебя может заинтересовать карта номер 58. А теперь давай-ка отправимся в постель и займемся любовью как взрослые люди — или у тебя в запасе еще есть какие-то детсадовские приемчики, которые ты хочешь на мне опробовать?

Она мельком взглянула на клочок бумаги под стеклянной пепельницей. Ясное дело, ей ужасно не терпелось посмотреть, что же там написано, — не терпелось настолько, что она была готова заставить меня немного подождать, пока она в нее не заглянет. Но в этом случае она бы выказала отсутствие самоконтроля. Бумажка-то ведь лежала на столе и должна была там оставаться до тех пор, пока мы не покончим с неотложным интимным делом. Она тихо засмеялась и пришла в мои объятия…

Чуть позже я услышал, как она усмехнулась своим мыслям, лежа рядом со мной на довольно-таки узкой двуспальной кровати. Я повернулся, чтобы видеть ее лицо. В комнату пробивался дневной свет, хотя время уже было позднее и шторы задернуты. С рассыпанными по подушке волосами, в сумерках, она казалась по-девчоночьи симпатичной.