Лили Райт - Танцуя с тигром

Томас схватил ее за запястье, резко рванул. Анна упала обратно на скамью, слишком ослабев, чтобы встать.

– Я собираюсь забрать посмертную маску. – Он сунул руку в ее пакет. – Я вижу, что ты устала. Совсем скоро ты уснешь.

Он накачал ее наркотиками. Анна поняла это, но не могла сделать ничего, чтобы остановить танец химии в крови.

– Я возлагал большие надежды на наше сотрудничество, но твоих редакторских навыков не хватило. На этот раз я готов насладиться тобой. Я чувствую себя комфортно здесь, в часовне.

Он сидел рядом с ней на скамье, проводя пальцем по ее венам.

– Ты безумен, – тихо сказала она.

– Я сказал тебе, что я не сумасшедший.

– Я не буду заниматься с тобой сексом.

Ей было неописуемо плохо. Где был черный археолог? Где был Сальвадор? Томас принес веревку, связал ей руки и ноги. Анна безучастно наблюдала. Она попыталась закричать, но ничего не было слышно. Часовня расцвела, став собором, над ней воспарили арки света, и она плавала, теплая и далекая.

– Я скажу остальным, что тебе стало плохо и ты вызвала такси домой. Хочешь надеть свою маску сегодня или ты слишком устала? Я теряю тебя, моя дорогая. Ты теряешь сознание. Побудь здесь с Холли, пока я приму наших гостей.

Анна прошептала имя. Холли. К горлу подступила тошнота. Теперь она все поняла. Да, в конце концов.

– Замечательная женщина. Смеется, как пташка, дует губы, как очаровашка. Я дал бы ей все богатства мира, оставил все это, но она отвергла меня. Чем больше я умолял, тем громче она смеялась. Я скорее сбежала бы с Констанс. Какие игры. Ты можешь трогать меня здесь, но не там. Ее маленький рот. Ее зубки. Она надевала мои маски.

Он совершенно забыл об Анне. Его голос превратился в тонкие стенания:

– Я не прошу многого. Немного облегчения. Миг удовольствия. Но каждый раз становится все труднее. Я платил ей, но она все пытала меня своими заигрываниями. Подумай, как сильно ты будешь скучать по мне. Ничто не остановило бы ее. Я привел ее сюда. Она хотела увидеть, что внутри. Они все хотят. Но она не была тихой. Она была непокорна. Она была великолепна. Синий шарф. Глупая, напрасная тиара. Но теперь она прекрасна, слишком прекрасна. Мне потребовалось так много воды, чтобы очистить ее, но я сделал это с радостью. Теперь она святая. В центре внимания, как ей всегда хотелось.

– Ты убил ее.

Пьянящая Холли со своей улыбкой и серьгами-перьями теперь была скелетом, украшенным, закрепленным, почитаемым в извращенной смеси религии и сексуальной одержимости. Мрачный Жнец. Леди Смерть. La Flaca [395].

– Не будь смешной, – возмутился Томас. – Я коллекционер. Я живу ради своей коллекции, и я живу с ней.

Томас поправил каждый рукав, натянув на запястья, поклонился перед алтарем и оставил Анну. Дверь часовни щелкнула. Анна боролась, изо всех сил пытаясь оставаться в сознании. Она представила лицо Сальвадора, удивляясь его словам: «Вы, американцы, все едете в Мексику, чтобы потерять голову». Анна не похоронила прах своей матери. Она не сказала Сальвадору, как счастлива с ним. Ее отец пил снова, оставшись без присмотра. Она навсегда оставила свои дела неоконченными.

Соледад мыла тарелки в теплой воде для посуды, когда вернулся сеньор Томас, громко хлопнув дверью. Он ворвался в дом, насупившийся и злой. Señora хотела узнать, где он был, – на это Соледад хватило знания английского, а по напряженному телу и дрожащему голосу señora можно было догадаться, что она в ярости. «Где Анна?» Señor встал во главе стола, как сенатор-коррупционер, и произнес свою пафосную речь. Соледад уловила лишь несколько слов. Анна. Отель. Такси. Больна.

Señora была навеселе, ее челюсть болталась, как незапертая крышка багажника во время езды, а гости сидели ровно, как кактусы, салфетки сложены, лодыжки скрещены. Тот, что выглядел настоящим болваном, потянулся под столом за рукой жены и сжал ее ладонь.

Señor плеснул себе бренди. Гости продолжили беседовать. Все, кроме мексиканца, который выглядел так, будто кто-то ударил его в panza [396]. Соледад встретилась с ним глазами, пытаясь безмолвно сказать ему, что Томас Мэлоун лжет.

– Соледад, завари нам чаю, por favor [397], – обратился к ней señor.

Она налила воды в чайник, зажгла спичку, глядя, как оживают оранжевые язычки пламени на серной головке. Простая сила огня. Естественная. Очищающая. Фермерам давно было это известно. Огонь мог расчистить поле под целый город. Содом или Гоморру. Она подумала о Хьюго. Как жалобно он выглядел, еще более худой под бинтами, с первыми седыми волосами, которые пробивались через его перевязку; как он плакал, будто мужчина, который вовсе не был мужчиной, – маленький мальчик, за несколько десятилетий так и не выросший. Она посмотрела в окно. Вертикальные стойки, кресты, длинный подоконник. Ось времени. Туго натянутая проволока. Стрела. Домработница долго смотрела на окно, пока не приняла решение.

Ее руки нащупали ключ в лунном свете. Она обернулась, глядя на мерцание, окружавшее большой дом. В любой момент мог появиться señor. В любой момент ее могла позвать señorа. На ключе была надпись CAPILLA [398], но от волнения она не могла с ним справиться. Она никогда не пользовалась этим ключом, никогда не признавалась, что оставила себе копию после предыдущей señorа, жадной, которая пересчитывала бананы. Соледад закрыла глаза. Querida María, Madre de Dios y de todos nosotros… [399]

Ключ повернулся. Она подняла канистру с бензином.

Внутри часовня оказалась еще более устрашающей, чем тогда, когда она мельком заглядывала в замочную скважину. Она направила свет фонарика на пол, опасаясь смотреть по сторонам, боясь оглянуться. Девушка лежала на скамье, как спящая красавица из сказки. Она была привлекательной даже сейчас. Соледад почувствовала укол зависти, потому что девушка жила в Америке и могла путешествовать, менять любовников, как перчатки, тратить свои доллары на то, что приносило удовольствие. Американцы мало заботились о своих семьях, и именно поэтому Анна лежала без сознания, накачанная наркотиками, здесь, в часовне, и спасение ее было в руках мексиканской домработницы. Она могла оставить девушку здесь, не было ни единой причины спасать ее. И конечно же, на это были все причины. Вера без труда ничтожна.

Что-то треснуло. Она резко обернулась. Дьяволы, драконы, проститутки, блудливые испанцы воззрились на нее с вожделением. Кости на потолке свисали, напоминая перевернутые ножки ядовитых грибов. Чувствуя, как бешено колотится в груди сердце, она взвалила девушку на плечи, потащила ее к проходу. Та оказалась тяжелой, как туша. Прерывисто дыша, домработница положила девушку на пол, потом выругалась про себя, что теряет время. Но она снова подняла ее и вытащила за двери, упав без сил прямо возле выхода. Было темно. Она была одна. «Он застрелит и тебя тоже». Второй голос внутри нее, принадлежавший другой Соледад, храброй и доброй, которая обращалась за помощью к Пречистой, прошептал: «Тот, кто знает, как правильно поступать, но не делает этого, – грешник». Она сосчитала до десяти. С недавних пор это вошло у нее в привычку. Множество хороших вещей могли произойти между единицей и десятью. Вода закипела. Мясник принял у нее заказ. Она вспомнила, как сильно любила своего мужа, как одиноко ей стало бы без его прикосновений. Она могла решить, что простит его за то, что он влюбился в девушку, которая работала в магазине канцтоваров.