Лилия Беляева - Убийца-юморист

— А говорят — скряга…

— Именно! Скряга, если речь не идет о его, прошу прощения, жеребячьих желаниях. Ради них он на все! Но чтобы из своего кармана помочь нуждающемуся — этого не было никогда. Хвалится — «дворянин». А мне рассказывали, что его бабка с утра выходила во двор и считала яблоки на деревьях. Истерики закатывала, если обнаруживала, что хоть одно пропало! Горничных пытала без устали, чтоб дознаться, кто да кто посягнул на её имущество… Вы, Таня, со временем иначе на жизнь и людей будете смотреть. Не как в юности, молодости. Вы поймете, что вся жизнь — сплошной компромисс. Только дураки пытаются прошибить стену лбом. И нет целиком плохих или же целиком прекрасных людей. У всех, у каждого и то, и другое компот… Да и в себе со временем успеешь разочароваться… Михайлов рано понял, как надо жить. Рано постиг правила игры. Тут надо отдать ему должное. Наивные думают, что достаточно таланта, чтобы играть и выигрывать. Нет и нет. Повторяю: если бы не честь семьи, если бы не Божий завет не мстить врагам своим — я бы такой портрет своего бывшего мужа создала! Взахлеб читались бы мои страницы, как ни один его роман или пьеса! Но…

Клавдия Ивановна обеими руками оправила высокую, времен шестидесятых, прическу из седых, подсиненных волос:

— Ишь, какие появились бесстрашные! Пакостить на могиле самого Михайлова! Будете писать — так и напишите: небось, в прежнее время, когда Владимир Сергеевич был в силе, при славе и почете, называл даже секретарей ЦК на «ты», — никто не посмел унижать его достоинство! По щелям сидели! Прятались, бездельники поганые! И кого, кого тронули! Двадцать два романа, тридцать одна пьеса и несчитано стихотворений! И они ещё смеют… Надо бы расследовать, кто сообразил клеить эту идиотскую бумажку!..

Я выдержала долгую речь возмущенной вдовы до конца. И ещё раз похвалила пирожки. Отпивая из чашки чай, спросила, как бы между прочим:

— У вас сохранились какие-либо черновики Владимира Сергеевича?

— Разумеется! «Последняя пуля» в первом варианте.

— Можно взглянуть? Если не сложно…

— Можно. Она у меня лежит тут, в шкафу. Я её положила туда года два назад.

Не верилось мне, что я увижу рукопись Михайлова, не верилось, потому что…

Однако Клавдия Ивановна положила на диван толстую, тяжелую папку, развязала тесемочки, пригласила:

— Смотрите.

Михайлов писал фиолетовыми чернилами, очень плотно. Клавдия Ивановна пояснила:

— Он не умел печатать. Только от руки. В доме поэтому всегда было тихо. Запрется и работает…

Вот те на… Выходит, сорвалась с поводка одна моя недобрая, очень недобрая догадка… и исчезла в тумане забвения?

— Клавдия Ивановна, — сказала я, потупясь над чашкой и словно бы совершенно без интереса, а так, — но вы говорили, что потом Владимир Сергеевич купил машинку и стал печатать… И уже не писал свои книги, пьесы от руки… Или я что-то не так поняла?

— Не так, не так, Танечка, — раздельно произнесла нечестная женщина с честным лицом. — Я сказала только, что он никогда не мешал нам. Что мы не слышали, как он работает.

— Машинки не слышали?

— Ну… в каком-то смысле. Немного слышали, конечно, но не настолько, чтобы…

— … она вас раздражала? — подсказала я.

— Вот именно! Вот именно! — обрадовалась излишней радостью запутавшаяся в моих сетях лукавая старая дама с камеей в овале под воротом лиловой кофточки, с прелестным профилем этой строгой красавицы под дряблым, желтоватым подбородком.

Однако зря я спешила праздновать победу над ней. Клавдия Ивановна высоко подняла голову и отчеканила, глядя на меня сверху вниз:

— Владимир Сергеевич всегда был очень пунктуален и очень добросовестный в работе. Он тщательно отделывал свои произведения. И не хотел, чтобы кто-то видел его черновики. Он их уничтожал. Именно так поступал и другой известный писатель — Константин Паустовский. Я сохранила этот черновик абсолютно случайно.

Кто сказал, что журналист, расследующий темные дела, должен быть ангелом? Я, увы, не ангел…

Для наивных: даже если у журналиста впереди сияет высокая, красивая цель, он по ходу расследования столько раз вынужден изворачиваться, придуриваться, а то и чуток шантажировать… Элементарно, Ватсон!

Стыдоба, конечно! Но что поделаешь, господа-товарищи…

Как бы то ни было, а с Клавдией Ивановной мы распрощались по-хорошему. Она, сообразившая, все-таки, что утратила бдительность, попробовала наверстать упущенное с помощью полусерьезных, но настойчивых угроз:

— Надеюсь, Таня, вы не позволите себе лишнего? Вы не из тех журналистов, кто из мухи раздувает слона? Кто пишет отсебятину и собственные выдумки предлагает читателям как правду? Иначе смотрите у меня! Я только с виду старенькая и никакая, но в случае чего пойду войной!

— Ну что вы, что вы! — мило улыбнулась я. — Зачем же так? За кого вы меня принимаете?

— И не только я пойду войной, — в голосе старухи зазвенела булатная сталь. — У меня есть дети… внуки… Они всегда встанут стеной за своего отца и деда. Можете не сомневаться!

Мне оставалось только подхватить эту как бы веселенькую нотку:

— И я могу об этом написать? О том, что Михайловы — это могучий клан, где дружба и честь в большой цене?

— О! Это конечно! Это к месту! — поощрила она мое начинание.

И уже совсем на закуску, восторгательно:

— Клавдия Ивановна! Какая прекрасная у вас камея! Просто чудо! Я смотрю, смотрю…

— О да! — она расслабилась, наконец, даже плечи опустила. — Это подарок Владимира Сергеевича… Еще в пятидесятые… Когда его «Последняя пуля» пошла на «ура»… Он знал толк в хороших вещах, не как другие… из бараков… Все-таки дворянство давало себя знать… ничего не скажешь…

— Большое, большое вам спасибо, Клавдия Ивановна, за то, что вы уделили мне столько времени! Я… как только моя статья появится в печати вам её принесу…

Мы улыбались друг другу и в ту минуту, когда наше последнее рукопожатие у порога распалось…

Отнюдь не была я уверена в том, что, закрыв за мной дверь, светская эта дама не плюнула мне вслед, не опечалилась оттого, что успела сказать мне лишнее, очень лишнее и опасное для процветания имени её мужи, отца её детей и внуков…

Не ангел я, совсем-совсем не ангел… Не слезая со своего взмыленного коня, я решила без передышки мчаться по следу дальше. Я тут же, у метро, позвонила третьей жене-вдове В. С. Михайлова, «рыжей-бесстыжей Софочке» и попробовала объяснить ей как нужна мне эта встреча с ней «в связи с приближающимся юбилеем известного писателя Михайлова».

Однако Софочка проявила железное нежелание общаться со мной, отговариваясь тем, что как-то не в настроении, что побаливает голова:

— Вы знаете, что такое полная Луна? Вы не знаете, что такое полная Луна? Милочка, да вы счастливица! Меня лично полная Луна съедает вместе с печенкой! Она меня буквально уничтожает! Она принялась уничтожать меня ещё в Сингапуре. Я буквально сама не своя. Я должна делать дела, но я не могу их делать! Вы меня можете понять?