Фридрих Незнанский - Стрельба по «Радуге»

— Оно и видно. Как был босяком, так им и остался. И как я мог воспитать такого?..

— Договаривай, — печально помотал головой Турецкий. — Никто меня не любит. И, как я стал замечать в последнее время, не меня одного. Вот и Андрюшу Ловкова жена бросила и сбежала со своими и его вещами за границу. А вот еще одна сучка… Мы с Максом думали, она — Вера, а она, оказывается, — Вероника. И вряд ли сильно любит своего седого генерала Игоря Павловича Маргоева. Хотя, может, я и ошибаюсь, и никакая она не сучка, а относится к мужу, как к родному папочке-попочке… Такое ведь тоже бывает, Костя, да? Ну, посочувствуй бывшему любимому ученику, который хочет расти над самим собой, а ты брезгливо отказываешь ему в помощи…

— Что-то ты говорлив, друг мой, — Костя поморщился. — Просить пришел, так проси. А то давай чайку попьем. — Он посмотрел на круглые часы над холодильником — шел одиннадцатый. — Самое время.

— Увы…

Турецкий вздохнул и, пока Меркулов кипятил чайник и заваривал крепкий чай, рассказал о заботах последних дней. Тут были и побег Зинаиды, и тайная перепродажа дома генералу, и арест Рогожина, и многое другое. Меркулов внимательно слушал, как это всегда бывало и в прошлые годы, не перебивая, но это не означало, что у него не было вопросов, он их еще задаст, да не один десяток, прежде чем прийти к какому-нибудь Приемлемому решению и пообещать помощь. Но если пообещает, то — кровь из носа! — выполнит. Даже если потом его будут ждать неприятности. Однако Турецкий надеялся все-таки, что больших неприятностей быть у Кости не должно, а к малым он и сам давно привык. Разумный эгоизм — ничего не поделаешь, не мы придумали, нас этому старательно в средней школе учили на уроках о творчестве Чернышевского. Так и живем с тех пор — ничего толком, ни туда ни сюда, ни — к разуму, ни — к эгоизму…

Меркулов порадовал первым же сообщением.

— Есть такой генерал. И большой генерал, один из заместителей Председателя таможенного комитета. Пришел туда из… ну, неважно, сам догадливый. Для усиления.

— Неужели?! — Турецкий сыграл натуральный испуг.

— В самом деле… погорели карусели… — Костя засмеялся. — Угадал. Знаешь, я, конечно, слышал всякое, но чтоб начинать с этого?.. Как-то странновато…

— Вот и мне сразу показалось… — с наигранной радостью чуть было не воскликнул Александр, но вовремя сдержался и, под взглядом Меркулова, зажал себе рот ладонью. — Извини, никак душевных сил рассчитать не могу.

— А ты — моги. Ладно, Саня, я поинтересуюсь. Но шум пока не будем поднимать, и афишировать свои собственные промахи — тем более. Может быть, это политика? — осторожно сказал он, улыбнувшись.

— Вот именно, я тоже сразу так почему-то и подумал!

— Кончай дурака валять, — не выдержал и рассмеялся Меркулов, — давай-ка лучше чай пить…

У Турецкого неожиданно «заиграл Моцарт». Он достал трубку, посмотрел и удивился: так поздно ему звонила Светлана Рогожина. С чего бы это? И вдруг, словно в жар кинуло: «Не может быть!» Он уже ко всему сейчас был готов.

— Добрый вечер, Светлана, — скрывая растерянность, произнес он. — Что случилось?.. Костя, извини, это жена Ивана Рогожина… Я слушаю вас, — и услышал… рыдания в трубку. — Светлана, успокойтесь, ради бога, скажите, что с Иваном?

— Его… хотят… убить! — она снова громко зарыдала.

— Да не может этого быть! — Александр глазами показал Косте на дверь, и тот плотнее прижал ее. — Кто вам сказал?

Наконец, она вроде бы немного успокоилась и смогла объяснить внятно. Она вернулась домой после свидания с мужем, и у нее не хватило сил немедленно позвонить Турецкому. И вот решилась. Ваня сказал ей, что сегодня ночью была попытка убить его в камере. Но силы нападавшего оказались от долгого сидения слабее, чем у только что «освоившего» камеру Ивана. И Рогожин не только отбился, но и скрутил мужика, который и сознался, что получил железное задание — «замочить мента» — из девятой камеры. А там, уже и сам Турецкий знал, сидели Грошев с Ловковым. Вот какие дела вершатся в следственном изоляторе, и охрана наверняка об этом знает, потому что сама же и передает «малявы» из одной камеры в другую. Он посмотрел Косте в глаза, который понял, в общем, о чем речь: голос жены Рогожина звучал громко и достаточно внятно, несмотря на ее всхлипы.

— Скажи женщине… — начал Меркулов.

— Сейчас… Света, послушайте меня, успокойтесь. Я вам постараюсь все объяснить…

— Скажи ей, что сегодня больше попыток покушения не будет, это я из собственного следственного опыта говорю… — Турецкий передал. — А завтра мы его попробуем перевести в другой изолятор. Нет, переведем, так и скажи. Пусть сегодня спит спокойно.

— Хорошо, передам. Но учти, что ты обещал… — И он постарался успокоить женщину, добавив, что у них уже готовы материалы, оправдывающие Ивана полностью, и завтра они будут переданы по назначению, ибо сегодня просто не успели. И когда телефон отключился, спросил: — И что ты намерен сделать? У нас на руках собственные показания мерзавца, который подставил Рогожина. И медицинские свидетельства!

— Хорошо, но кричать не надо. Ты сам прекрасно знаешь, что в нашем государстве гораздо легче осудить человека, нежели оправдать. А когда он уже находится под арестом, тем более непросто его вытащить оттуда. И значит, в любом случае сам процесс принятия решения и освобождения из-под стражи будет более длительным, чем нам представляется. Не говоря о том, что еще и очень хочется. Мало ли, чего нам иногда хочется? — философски спросил сам себя Меркулов. — Вот ты себя спроси, Саня? И что ты ответишь? Ты — опытный и битый следопыт? Молчишь? Вот то-то и оно, дорогой мой. Я обещаю завтра, прямо с утра, начать движение…

— Да здравствует наш паровоз! — с мрачным видом кивнул Турецкий.

Слово «паровоз» на специфическом языке следствия обычно означает организатора преступления, который получает, в первую очередь, и максимальное наказание. Если участие его доказано. И потому никто из преступников не хочет оказаться в роли «паровоза». Кто этого не знает? Но Меркулов — сам бывший следователь — понял по-своему реплику Сани.

— Ты, однако, держи себя в руках, — заметил он строго.

— Не бойся и ты, Костя, я тебя никогда не выдам. Чего бы тебе там продажные менты ни клеили. Ты у нас — главный пахан, на тебя и вся надежда угнетенных и униженных российским доблестным правосудием страстотерпцев.

— Все сказал?

— Ну… почти.

— Не юродствуй!

— Никогда не буду. Особенно в твоем присутствии. Есть подходящий анекдот…

— Только тише, люди же спят…

— Ага. Но он про глистов.

— Тьфу, будь ты!.. — Меркулова передернуло, он даже чашку отставил.

— Не бойся, совсем безобидный. Сынок спрашивает папу, мол, правда, что наружи солнышко светит и травка зеленая? «Правда, сынок». — «А почему мы — здесь, а не там?» — «Родину не выбирают, сынок…»