Гарри Кемельман - В понедельник рабби сбежал

— Может, ты и прав, но даже главное социологическое новшество может со временем стать обычным суеверием. Возьми моего сына…

— Ой, хватит, Гитель, — прервал Ури, — есть и другие темы для разговора, кроме меня. Тебе удалось повидать Сару?

— Я видела ее, и Авнера тоже. Он был в больнице, когда я пришла. И я прямо ему сказала: «Авнер Адуми — сказала я, — если ты хочешь, чтобы твоя жена…»

— Да, я знаю, — опять прервал ее Ури. — Он должен бросить свою работу.

— Ты все еще не объяснила, почему она так опасна, — сказал рабби.

— Я не знаю, чем конкретно он занимается, знаю только, что он крупный государственный человек…

— Брось, Гитель, ты прекрасно знаешь, что он работает в Шин Бет.

— Я не знаю ничего подобного. Ни он, ни Сара никогда не говорили об этом, а мне и в голову бы не пришло выяснять. Должна сказать, что ты, солдат, лучше бы подумал, прежде чем говорить.

— Почему? Ты считаешь, что Дэвид с Мириам будут болтать об этом направо и налево? Слушай, может, мне сходить к ней, пока я здесь?

— Когда? Завтра? Не получится. Твои верующие друзья не позволят, потому что туда можно только доехать. Никаких посетителей в «Хадасса» в шабат. Даже Авнер не может увидеть свою собственную жену. Для них это ужасное преступление. И они устанавливают правила для остальных. Они даже не настоящие израильтяне; они не говорят на иврите…

— А эти англо-саксы и йекки [57] Йекки — евреи, выходцы из Германии. , которые руководят «Хадассой» и вашей больницей тоже, это их ты называешь настоящими израильтянами? Что касается языка, они даже не хотят учить его. Живут здесь тридцать лет и больше, а ни газету прочитать на иврите, ни новости послушать…

— Ого, есть проблема «настоящих израильтян»? — радостно сказал рабби. — Значит, государство окрепло. В процессе становления на такие споры времени нет.

— Ты не понимаешь, Дэвид, — серьезно сказал Ури. — Ты мало прожил здесь. Это вопрос принципа…

— Нет, Ури, это вопрос логики. Любой гражданин Израиля автоматически является настоящим израильтянином. Некоторые, возможно, более типичны, чем другие. Я полагаю, что пекинес — менее типичная собака, чем гончая, и все же это настоящая собака. Кем еще он может быть? Твой языковый тест исключил бы многих, приехавших сюда и погибших за страну. Твой собственный отец, как я понимаю, не говорил на иврите.

— Мой муж был идишистом, — натянуто сказала Гитель. — Он не говорил на языке из принципа.

— И религиозные общины, по крайней мере, некоторые из них, тоже не говорят на иврите из принципа. Они считают его святым языком, а значит, он не должен использоваться для мирских вещей.

— На самом деле никто не возражает против того, что они не говорят на иврите, или даже против их нелепой одежды, если уж на то пошло, — сказала Гитель. — Мы возражаем против того, что их меньше пятнадцати процентов населения, а они при этом пытаются навязать свои обычаи всем остальным.

— А ты отрицаешь право политической группы использовать все средства для усиления своего влияния и распространения своих идей? И не забывай, для них это не просто политические принципы. Они могут ошибаться, но считают, что выполняют заповеди Всевышнего.

— Фанатики! — сказала Гитель. — Вот они кто.

Рабби улыбнулся.

— Даже фанатики приносят свою пользу. Они образуют один конец кривой, которая состоит из всех нас. Если они немного приблизятся к центру, то представители другого конца окажутся настолько же дальше. Если бы пару веков назад все мы были «просвещенными», были бы мы сегодня народом?

Гитель отодвинула тарелку, поставила локти на стол и наклонилась вперед, в ее глазах горел воинственный огонь.

— Дэвид, ты раввин, но ты не знаешь того, о чем говоришь. Это не твоя вина, — великодушно добавила она, — ты здесь слишком недавно, чтобы понимать, что происходит. Дело не только в ограничениях, которые они налагают на остальных в шабат, есть целые области, которые полностью находятся под их контролем. Они контролируют браки; они проверяют, кто еврей, а кто нет. Фактически они контролируют наши гостиницы и рестораны. И все это на основании древних законов, которые не имеют никакого отношения к современному обществу. Если человека случайно зовут Коген, они отказываются дать ему разрешение на брак с разведенной женщиной на том основании, что он из рода Коганим , священников, а согласно книге Левит, или Второзаконию, или чему-то там еще священник не должен жениться на разведенной… Или: женщина страдает от жестокости и оскорблений мужа, а развестись не может, потому что развод может дать только муж…

— Раввинский суд может приказать мужу предоставить развод, — сказал Ури, — его могут даже посадить в тюрьму, если он отказывается.

— А если он уже в тюрьме? А дети, у которых отец — еврей, а мать не еврейка, и которых суды объявили не евреями?

— Но если она обратилась в иудаизм…

— То это они решают, правильно ли она обратилась, — торжествующе закончила Гитель.

Рабби откинулся на спинку.

— А какой закон, где-либо и когда-либо, касался всех совершенно одинаково? Всегда есть исключительные случаи, которые несправедливы по отношению к отдельной личности. Но общество терпит их, потому что совершенный закон невозможен, а жизнь без закона немыслима. Если таких исключительных случаев слишком много — то есть, если случаи перестают быть исключительными и становятся правилом, — тогда или в законе делают изменения, или его слегка изгибают, дают иное толкование, чтобы приспособить к новой ситуации. Именно это произошло здесь в вопросе смешанных браков. Но если не будет этих фанатиков, посвятивших себя сохранению строгого толкования закона в вопросе, кто еврей, а кто нет, скажи, как долго по твоему мнению Израиль останется еврейским государством? Какой понадобится срок, чтобы он стал полностью космополитичным? И как тогда оправдать сохранение его как отдельного государства?

Джонатан широко зевнул, немедленно переключив все внимание на себя.

— Бедный ребенок, — сказала Гитель, — наш разговор утомил его.

— Ему давно пора спать, — сказала Мириам. — Давай, Джонатан, поцелуй папу, тетю Гитель и Ури и пожелай спокойной ночи.

Джонатан послушно обошел всех и в конце остановился перед Ури.

— Ты уходишь сегодня вечером? — с тоской спросил он.

— Ури ночует сегодня здесь, — сказала Мириам, — и если ты сразу же ляжешь спать, то сможешь встать рано и пойти с ним в шул.

Намного позже, когда все, наконец, решили укладываться, Гитель объявила, что будет спать на диване, а Ури в комнате Джонатана. Он возражал, но Гитель настаивала, что предпочитает диван. Мириам она объяснила:

— Я хочу, чтобы хоть одну ночь он поспал на удобной кровати. А Джонатан будет страшно рад, когда проснется.