Йоханнес Зиммель - Ответ знает только ветер

— Вы не слушаете меня, мсье Лукас?

— Извините…

— Я сказала, что вы очень симпатичный. Вы с Анжелой просто идеальная пара. И вы влюблены в нее, это видно с первого взгляда.

— Да, — согласился я. — Я очень влюблен.

— Ну что ж, — сказала Паскаль, — подождите немного. Проявите терпение. Анжела обязательно тоже в вас влюбится. У меня такое чувство, что это уже произошло.

— Паскаль, что ты, в самом деле…

— Да, дорогая моя, по тебе это видно так же, как по нему. О, как я бы обрадовалась… Не вечно же тебе бродить по жизни одной!

— Мадам, — сказал я, — я вам чрезвычайно благодарен. Если вы захотите стать моей союзницей, я выполню любое ваше желание, если только это будет в пределах моих возможностей.

— Вы совсем обезумели! — воскликнула Паскаль. — «Выполню любое желание!» Ни один гость еще не дарил мне такого букета, как вы! — Я заранее попросил Пьера из «Флореаля» прислать мне роскошный букет, и потом взял его с собой из отеля. Теперь он стоял в гостиной возле камина, над которым висел портрет Паскаль, написанный Анжелой. На портрете была изображена лишь ее голова, прикрытая тонкой вуалью. Мне портрет показался очень удачным.

— И смокинг у вас такой элегантный, — продолжала разглядывать меня Паскаль.

— Его выбирала Анжела, — польщено заметил я.

Мне и в самом деле очень нравился этот смокинг, он был такой легкий и к тому же прекрасно сидел на мне. На Трабо был темный костюм.

— Видно, что выбирала с любовью, — не унималась Паскаль.

— Ну, хватит уже, Паскаль, — одернул ее супруг. — Бедняжка Анжела не знает, куда девать глаза от смущения.

— Конечно, не знает, — тут же нашлась Паскаль. — Потому что тоже влюбилась. Помолчи, Анжела, я женщина, и я вижу тебя насквозь. Примите мои поздравления, мсье Лукас! Тихо, Нафтали!

Терьер залаял. Ему хотелось, чтобы его погладили. Паскаль наклонилась и потрепала его по головке. Она любила своего пса, это тоже было видно.

— Как вы его назвали?

— Нафтали, — ответила она. — Нафтали, сын Израиля. Видите ли, израильтяне, родившиеся у себя в стране, называются сабрами. А сабра — это плод фикуса — снаружи жесткий, грубый и весь в колючках, а внутри мягкий и сладкий. Так и молодые сабры: снаружи жесткие, грубые и колючие, а душа у них чувствительная, чуть ли не сентиментальная. Таков и наш Нафтали — строптивый и бешеный, часто невыносимый, но какой верный, преданный и ласковый на самом деле. Да, мой хороший, да, ты мой любимый…

— Вы пытаетесь выяснить, как погиб Хельман, — сказал Трабо и, держа бокал в руке, направился вместе со мной на террасу.

— Да, в этом состоит моя задача.

— Легкой ее не назовешь.

— Как вы думаете, что это было? Несчастный случай? Самоубийство? Убийство?

— Не самоубийство, — спокойно сказал Трабо. — Не такой это был человек, чтобы наложить на себя руки. Это я сказал и налоговому сыщику — как его зовут? — да, Кеслеру. «Странно, — подумал я, — об этом Кеслер ни слова не сказал. А почему?»

— Несчастный случай вы исключаете. Значит, убийство? — уточнил я.

— Значит, убийство, — так же спокойно ответил Трабо. — И, предупреждая ваш следующий вопрос, сразу отвечу: это мог сделать любой из нас, любой из тех людей, с которыми вы познакомитесь сегодня вечером. Конечно, я не хочу сказать — убил своими руками. Для этого есть профессионалы — киллеры. Даже Бинерт и Симон, которые были на яхте, теоретически могли это сделать. Они тоже имели дела с Хельманом. Правда, в этом случае, профессионал дал маху: в его задачу входило, конечно, взорвать одного Хельмана.

— Хельмана и экипаж яхты.

— Ну, и этих бедняг тоже, конечно, — согласился Трабо. — То, что я сказал о Бинерте и Симоне — это, разумеется, чисто умозрительное теоретизирование. Но все другие — то есть, мы — уж конечно подпадаем под подозрение!

— Да, — заторопился я и быстро вынул из кармана свою визитную карточку и шариковую ручку. — Не напишете ли мне имена ваших гостей? Я не знаю, как они пишутся, а спросить у них самих неудобно.

— Охотно. — Он положил карточку на парапет террасы и написал. Карточку и ручку я тут же спрятал в карман.

— Все эти люди, — сказал Трабо, — состояли в деловых отношениях с Хельманом. — Это тоже было новостью для меня. Разве Кеслер этого не знал? Очевидно, не знал. — В деловых отношениях весьма секретного свойства, — естественно из-за налогов и из-за валютных законов. Но все они поголовно имели дела с банком Хельмана. В том числе и я, мсье Лукас. Зачем мне лгать? У меня тоже могла бы быть на то причина. Как и у всех. Так что вам будет трудно. Теперь банком, очевидно, будет командовать Бриллиантовая Хильда, как только придет в себя. Бог знает, что она наворочает! Надеюсь, однако, что она поручит управление делами банка этому молодому красавчику Зеебергу. С этим человеком можно иметь дело. Давайте все же вернемся к дамам.

— Ну вот, — сказала Паскаль, — теперь я хочу еще показать мсье Лукасу наш дом. Мы очень счастливы, что живем здесь. Все построено по нашим планам — точно так же, как наша яхта: она тоже построена по планам Клода… Я похищаю у тебя мсье Лукаса, Анжела, дорогая, ты разрешишь? Выдержишь без него десять минут?

— Паскаль, прошу тебя! — сказал ее супруг.

Она засмеялась.

— Да ты только посмотри на Анжелу! Видела я за жизнь влюбленные пары… — Она повела меня по дому. Здесь тоже во всем чувствовалось богатство, но по-другому, чем в доме Хильды Хельман, совершенно иначе. Под конец мы оказались в огромном подвале. Там стояли стиральные машины и гладильные доски.

— Часто я сама стираю и глажу рубашки и белье моего мужа, — сказала Паскаль. — Рядом — комната для шитья. Я сама подправляю мелочи в своих платьях. — На ней было платье от Пуччи в сине-зелено-оранжевых тонах, переходящих друг в друга. Оно состояло как бы из двух частей: верхней, державшейся на бретельках вокруг шеи, и нижней — юбки с глубокими разрезами. Туалет дополняли очень дорогие изумруды. По сравнению с ними драгоценности Анжелы выглядели не менее красивыми, но куда более скромными.

— Вы сами шьете?

— А ведь я по профессии портниха, — Паскаль облокотилась на большую стиральную машину, — мсье Лукас, — сказала она. — Мне очень хочется, чтобы вы имели о нас ясное представление. Конечно, теперь мы с мужем очень богаты. Но так было, видит Бог, не всегда, отнюдь. Теперь у мужа — отели в Испании, на Майорке, в Греции, Италии и Германии. После войны, когда мы с ним познакомились, у него была в Тулузе одна маленькая гостиница, унаследованная от одного из дядюшек. Не знаю никого, кто бы больше трудился в своей жизни, чем он. Поначалу нам иногда приходилось так тяжко, что мне приходилось подрабатывать манекенщицей. Всего, чем теперь владеет Клод, он добился тяжким трудом. А я помогала ему. Мне хотелось, чтобы вы это знали.