Йоханнес Зиммель - Ответ знает только ветер

— Ты — женщина, которую я люблю.

— Но это безумие! У тебя нет таких денег!

— Ясное дело — есть! — возразил я. — Иначе как бы я мог купить эти сережки. С наилучшими пожеланиями от мадам и мсье Кемар.

— Нет, я их все равно не возьму! Ни в коем случае! Иначе буду казаться самой себе шлюхой!

— Но какой милой шлюшкой. А я всегда хотел полюбить шлюшку, — сказал я. — За твое здоровье, моя курочка! — Я повернул голову. — Гарсон, пожалуйста, замените бокал.

— Сию минуту, мсье!

Анжела все еще не могла оторвать глаз от бриллиантовых серег.

— Но откуда…

— А казино! Разве ты забыла?

— Значит, ты все, что выиграл, тут же отнес к Ван Клифу?

— Далеко не все. И не тут же. А только нынче утром. Я захотел купить тебе эти серьги, как только заметил, как ты на них смотришь. Ты, конечно, уже и не помнишь, когда это было. Но не мог. А потом выпало это магическое число тринадцать три раза подряд. Чистое знамение свыше! — Новый бокал принес сам бармен и наполнил его. Анжела представила мне его. Бармена звали Жак.

— Очень рад, сударь, — сказал Жак.

— И я весьма рад. Пожалуйста, еще бутылку шампанского, мсье Жак. — У меня было так легко на душе и так радостно!

Бармен удалился.

— Нет, нет и еще раз нет, — упиралась Анжела. — Я не хочу эти серьги. Я пойду с тобой к Ван Клифу, и мы вернем их.

— Он их не возьмет. Ювелиры никогда не берут товар обратно.

— А Кемар возьмет. Мы с ним друзья.

— Мы с ним тоже. И он не возьмет серьги. Он мне это клятвенно обещал. Ну, надень же их, пожалуйста.

Она посмотрела на меня своими огромными глазищами.

— Все это — сплошное безумие, — сказала она.

— Но какое сладкое безумие.

— И ни к чему хорошему не приведет.

— Разумеется, — сказал я. — Тебе придется надеть эти серьги.

Вдруг она рассмеялась.

— Роберт, ты просто невыносим! Выигрываешь кучу денег — и что с ними делаешь?

— Да, что я с ними делаю? — повторил я.

А потом я смотрел, как она прикрепляла обе сережки с длинными низками бриллиантов к своим маленьким ушкам и гляделась в зеркальце пудреницы. — Разве они не восхитительны?

— Это ты восхитительная, — сказал я.

— Ах, Роберт… — Она схватила мою руку, и я увидел светлое пятно на тыльной стороне ее ладони. — Роберт, я… Я так тебе благодарна… Если бы ты знал, как мне хотелось иметь эти серьги…

— А я и знаю. Я вообще все знаю, — ответил я. — Мсье Кемар и я — кровные братья и лучшие друзья, наша дружба нерушима. Выпей свой бокал. Мы откупорим вторую бутылку и выпьем еще. Сегодня у нас праздник. Надо его отметить. — Бармен Жак принес еще одну бутылку в серебряном ведерке. Я сам ее откупорил и наполнил наши бокалы. Мы чокнулись. И в этот момент зажглись огни на море, на суше, вдоль хребта Эстерель.

— За нас! — сказал я.

— За нас! — повторила Анжела. — Я никогда еще не принимала драгоценности в подарок от мужчины. Ты — первый.

— Мадам, — слегка поклонился я. — Вы осыпаете меня радостными известиями.

— Роберт…

— Да?

— Женщины должны тебя очень-очень сильно любить.

— Но я не хочу каких-то других женщин. Я хочу только тебя.

Ее рука все еще лежала на моей. А в ее ушах сверкали и искрились бриллианты. На яхте мы прилично напились с Клодом Трабо. И теперь я почувствовал, что мало-помалу пьянею, мягко и приятно.

— Только тебя одну, Анжела, — сказал я и поцеловал ее ладонь, на тыльной стороне которой светлело пятно.

На террасу ввалилась шумная веселая компания — судя по внешнему виду, то были киношники. Они расселись за столиками на некотором удалении от нас и говорили по-итальянски. Шестеро мужчин и одна молодая дама.

— Это Клаудиа Кардинале, — сказала Анжела. — Обернись.

— Не хочу, — сказал я.

— Обернись же и погляди на нее! Она так хороша! Я так люблю ее во всех ролях. Она просто писаная красавица. — Анжела, видимо, тоже слегка опьянела.

— Не такая писаная красавица, как ты, — возразил я. — Как ты думаешь, почему я сижу лицом к стене? Потому что хочу видеть только тебя, только тебя одну и больше никого.

На террасе тоже зажглись огни. Их свет преломился в бриллиантовых серьгах, и они засверкали всеми цветами радуги.

Мы поехали к Анжеле, и она, как всегда, сидела за рулем, а я, как всегда, сидел рядом и глядел на нее. Сережки были на ней. Приемничек был настроен на волну Монте-Карло. Джон Вильямс пел «Мерси, мой Бог, мерси…» Мы ехали опять по тем же кривым переулкам с покосившимися домишками и обрывками плакатов на стенах. Свет фар вдруг выхватил фигуру человека, сидевшего на бордюре тротуара, скорчившись и уронив голову на колени. Анжела резко затормозила. Она вышла из машины, я последовал ее примеру. Она раньше меня подошла к сидевшему и стала его расспрашивать: Ему плохо? Он заболел?

Бедняга долго не отвечал. Наконец поднял голову. Это был старик с лицом, покрытым коростой.

— Я садовник, — едва слышно проговорил он. — И работал здесь поблизости. На одной из вилл, не хочу называть имени хозяина. Моего имени тоже. Госпожа вышвырнула меня на улицу нынче вечером.

— За что?

— Поглядите на мою рожу, — сказал старик. — На мою отвратительную рожу с этой экземой. Не знаю, откуда она взялась. Вероятно, от пестицида — несколько недель назад у меня в руках взорвалась банка какого-то порошка, и попало прямо в лицо. Госпоже противно видеть мою рожу. Мне тоже противно, но что поделаешь, другой у меня все равно нет.

— И что же? — так же тихо спросила Анжела, присев рядом с ним на корточки.

— А ничего, — ответил старик. — Что мне теперь делать? Где в моем возрасте получишь работу? Да еще с этой экземой! Лучшим выходом для меня было бы попасть к вам под колеса. Но даже это не удалось.

— Иди к машине, — сказала мне Анжела. — Я сейчас приду.

Я вернулся к машине, сел на свое место и видел, как Анжела, поговорив еще немного со стариком, отдала ему все деньги, какие были у нее в сумке через плечо. Потом вернулась ко мне. Я видел, как старик поднялся с земли и ушел. Анжела села за руль. Мы не разговаривали, пока не доехали до переезда через трамвайные пути; шлагбаум, как всегда ночью, был опущен, так что нам пришлось подождать.

— Я дала ему адрес, — сказала Анжела. — Лавали. Живут тоже здесь. Большой парк. Срочно нужен садовник. И посоветовала, к какому врачу обратиться по поводу экземы. Однажды я уже видела садовника с таким лицом. И тот врач его вылечил. Это в самом деле от пестицидов.

Шлагбаум поднялся.

Анжела нажала на газ.

Она везла нас домой.

Домой.

Вот я и написал это слово — впервые. Пишу так, как я это тогда воспринимал, — квартира Анжелы была и моя, она была нашим домом, нашим родным кровом, где с нами не могло случиться ничего плохого, думал я тогда.