Йоханнес Зиммель - Ответ знает только ветер

А сам никогда не ложился сразу в постель. Я был слишком взвинчен и раздражен. Сперва я принимал контрастный душ, потом звонил Анжеле. После ужасного дня это был час счастья. Собственно, я весь день только об этом звонке и думал. Я рассказывал Анжеле о безрезультатных поисках. Она никогда не проявляла нетерпения, никогда не торопила меня приехать, понимала, что сейчас я приехать не могу. Но тихий, иногда дрожащий голос выдавал ее волнение. Мы оба уже не могли подолгу жить вдали друг от друга.

Однажды она вдруг заявила:

— Вчера ночью у меня было из-за тебя такое переживание.

— Что?

— Поговорив с тобой по телефону, я пошла спать. В три или четыре часа ночи я проснулась и хотела взять твою руку в свои, но тебя не было рядом. Я никак не могла сообразить, куда же ты делся! Я была совершенно уверена, что ты со мной, у меня не было в этом ни малейших сомнений.

— До этого я тебе снился?

— Да нет же! Это и есть самое странное! Я встала и пошла в гостиную, подумав, что, может быть, я храпела, и ты перебрался туда.

— Ты в самом деле встала с кровати?

— Я же говорю.

— О, Боже! Не хватало только, чтобы ты начала бродить во сне!

— Я не спала. Я бодрствовала. В гостиной тебя не было. Я звала тебя и искала по всей квартире. Именно потому, что была совершенно убеждена, будто ты у меня. Не найдя тебя, я наконец вернулась в постель и заплакала, потому что твердо решила, будто ты потихоньку улизнул и бросил меня. Я плакала и плакала, пока опять не уснула. Сегодня утром у меня все тело ломило.

— Бедное мое сокровище, — сказал я.

— Вовсе я не бедная. Я влюбленная, — сказала она.

Мы оба слишком много курили в эти дни. У Анжелы появился кашель курильщика; для объяснения его она находила тысячи причин. То дым попал ей не в то горло, то она поперхнулась и так далее. Мы оба чувствовали, каким тяжким грузом легла на нас эта ситуация, но никто из нас ни словом об этом не обмолвился. Мы каждый раз садились к телефону так, чтобы видеть огни — я огни аэропорта, она — огни Канн. Эти огни, эти чудесные огни, были нашим единственным утешением в это тяжкое время.

Мюнхен. Бремен. Берлин. Ганновер. Штутгарт. Франкфурт. В каждом городе я успевал завершить все дела за один день. Каждый раз одно и то же. Каждый раз безрезультатно. Полный нуль. Вежливые лица, пустые фразы, никакого просвета, ни малейшего. «Сожалею, господин Лукас, искренне сожалею, но ничем не могу вам помочь…»

Я полетел в Вену. Здесь мне не удалось закончить все за один день. Остановился я в отеле «Империал». Из Австрии нельзя было воспользоваться автоматом, чтобы позвонить в Канны — только наоборот. А в Каннах начался кинофестиваль. Анжеле, разумеется, пришлось присутствовать на всех приемах и презентациях, а также на завершающих эти мероприятия балах. И мы изменили свой ритуал. Поскольку она не знала, где и когда она будет вечером, она мне звонила, а не я ей, как раньше.

Те три банкира, которых я посетил в Вене, сказали, в общем, то же самое, что их немецкие коллеги. В «Империале» я бывал очень часто и любил эту гостиницу. В тот вечер, вернувшись к себе, я пообедал в заднем из двух ресторанов, потом перешел в бар, целиком выдержанный в красных тонах. Немного выпил, потом просто сидел и курил, чтобы как-то провести время до звонка Анжелы: она предупредила, что сегодня сможет позвонить уже ближе к ночи. Я ужасно устал от этих беспрерывных и безрезультатных перелетов из одного города в другой, нога теперь болела довольно часто, а мне приходилось много ходить пешком. Я все время глотал таблетки доктора Беца, но они, по-моему, перестали помогать. Я беседовал с господином Францлем, одним из двух старших барменов, с которым был особенно давно и близко знаком, а он рассказывал мне о своем садике и о том, что он начал давить немного вина для себя и друзей, и пообещал, что осенью пришлет мне несколько бутылок.

Я просидел в баре до часу ночи, пока глаза не начали слипаться. Тогда я поднялся к себе в номер и прилег на кровать. Ведь и в такой позе я могу дожидаться ее звонка, подумал я. А если засну, звонок телефона меня разбудит. Я заснул, и мне приснилось что-то ужасное. Будто бы я потерял Анжелу, а вместе с ней утратил и всякий интерес к жизни; во сне я бежал вдоль по-зимнему скользкого, обледеневшего автобана, а туман был такой, что ни зги не видно. Я промерз до костей, потому что холод стоял страшнейший, но я все бежал и бежал — в надежде, что меня догонит какая-нибудь машина, водитель не заметит меня в таком густом тумане и задавит насмерть.

Когда телефон наконец зазвонил, я лишь с большим трудом и не сразу вернулся к реальности, никак не мог найти выключатель лампы, стоявшей на ночном столике, и телефонная трубка едва не выскользнула из моей скользкой от пота руки. Я взглянул на часы: три часа сорок пять минут.

Я приложил трубку к уху.

— Алло…

Я услышал музыку. Музыку, которую я знал. Глубокий мужской голос пел «Blowin’ in the wind».

— Роберт…

— Анжела! — Мне пришлось откашляться. — Анжела!

— Я тебя разбудила, бедняжка.

— Нет.

— Разбудила, разбудила, это ведь слышно по голосу.

Мужской голос все пел, музыка все звучала.

— Ну ладно, разбудила, так разбудила. А как я этому рад! Кто там поет? Ты где?

— После премьеры фильма был бал здесь, в «Амбассадоре», ресторане отеля «Муниципаль» — помнишь его?

— Да.

— Тьма народу. Знаменитости. Богачи. Я получила три заказа на портреты, Роберт!

— Поздравляю!

— Спасибо. А что у тебя? Как пошли дела в Вене?

— Опять безрезультатно.

— О, Боже, — тихонько вздохнула она. Теперь и музыка и голос поющего стали намного слышнее. Потом вновь до меня донесся голос Анжелы, нарочито бодрый и оптимистичный: «Когда-нибудь и это пройдет, Роберт!»

— Наверняка.

— Может, стоит мне приехать в Германию? К тебе? Я могла бы где-нибудь жить, и мы могли бы тайком встречаться.

— Приезжать сюда бессмысленно, ведь я каждый день в другом городе. Теперь у меня на очереди Англия, за ней Швейцария. Потерпи, прошу тебя.

— Конечно, я потерплю, — сказала она. — И буду ждать, сколько понадобится. Главное, у меня есть ты, а у тебя я. Ты слышишь песню? Нашу песню?

— Слышу, — ответил я. — Но не понимаю, как это получилось. Ведь оркестр играет в зале ресторана. Почему же мне так хорошо слышно?

— Потому что я тоже в зале ресторана, Роберт. Бал уже кончился. Я договорилась с музыкантами, и они пообещали мне еще немного поиграть. Ты и представить себе не можешь, что я тут устроила. Телефонный аппарат я принесла в зал ресторана. Но шнур был слишком короток. Электрик помог мне выйти из положения, удлинив его. Тогда мы поставили аппарат прямо перед оркестром. Роберт, кроме меня и музыкантов в зале никого нет. Гости перешли в игральный зал или уже отправились по домам. А я заявила, что мне нужно срочно кое-что устроить здесь, в ресторане. Дирекция сразу поняла, что дело срочное, когда я объяснила, что хочу попросить музыкантов сыграть нашу песню для человека, которого люблю.