Джеймс Кейн - Почтальон всегда звонит дважды. Двойная страховка. Серенада. Растратчик. Бабочка. Рассказы

— Сеанс уже начался?

— Нет, только что закончился, сэр. Следующий в одиннадцать тридцать.

Я это знал. И потому специально явился раньше, в одиннадцать.

— Господи, как долго ждать… А что, Кристолф играет главную роль?

— Нет, он появляется только в конце, сэр.

— Выходит, ждать чуть ли не до часу, чтобы увидеть его физиономию?

— Завтра тоже идет, сэр, если вам не хочется ждать допоздна сегодня. А деньги вам вернут в кассе.

— Завтра? Так… завтра. Завтра у нас суббота, верно?

— Да, сэр.

— Нет, завтра никак не смогу. Придется смотреть сегодня.

Я выжал из ситуации максимум возможного. Теперь надо только заставить ее запомнить меня. Ночь была душная, и верхняя пуговка на ее форменном платье была расстегнута. Я протянул руку и застегнул ее. Так быстро, контролерша и опомниться не успела.

— Надо быть аккуратнее.

— Слушайте, вы что, так и прикажете стоять здесь и обливаться потом ради вашего удовольствия?!

И она снова расстегнула пуговку. Теперь меня наверняка запомнит. И я вошел в зал.

Девушка провела меня по проходу и усадила. Я тут же перешел в другую половину зала, посидел там с минуту, а затем выскользнул через боковой выход. Потом я, конечно, скажу, что оставался до конца фильма. А поздний свой визит в кинотеатр объясню разговором с Кристолфом. У меня был еще Джой Пит, этот чурбан тоже скажет свое слово. У меня была девушка-контролер. Конечно, я не смогу доказать, что оставался в зале до конца картины, но ведь абсолютных алиби не существует. Такое примет любой суд, оно куда убедительнее большинства прочих. По моему поведению в этот вечер вряд ли можно сделать вывод, что я шел на убийство.

Я сел в машину и отправился прямо в Гриффит-парк. В такое позднее время можно позволить себе и немного превысить скорость. Добравшись до места, взглянул на часы — одиннадцать двадцать четыре. Припарковался, выключил мотор, взял ключ. Потом пошел по Лос-Фелиз и оттуда — вниз, к Голливуд-бульвару. Расстояние примерно в полмили. Я отшагал его быстро и был на бульваре уже в одиннадцать тридцать пять. Там сел в трамвай и уже без пяти двенадцать вышел на Ла Бри. Пока расчет времени подтверждался идеально.

Я дошел до Лилак-Корт, где жил Сачетти. Это был квартал, застроенный маленькими однокомнатными домиками в два ряда, расходящихся от центральной площади. Максимальная квартирная плата — три доллара в неделю. Я зашел с улицы. Не хотел идти через парк, так как меня могли принять за какого-нибудь праздношатающегося бродягу. Зашел с улицы и прошел мимо бунгало Сачетти. Номер я знал. Одиннадцатый. Внутри горел свет. Значит, с этим о'кей. Пока все идет по плану.

Я прошел через всю улицу до автостоянки, находившейся немного на отшибе. Люди, живущие здесь, держали там свои машины. Если они у них имелись, конечно. Настоящая выставка подержанных, старых и просто разбитых колымаг, ну и, разумеется, в самом центре этой свалки находился его пикап. Я влез, вставил ключ в зажигание и тронулся с места. Откуда ни возьмись на площадку вдруг вынырнула машина. Я быстро отвернулся, чтобы водитель не успел разглядеть в свете фар моего лица, и выехал со стоянки. Доехал до Голливуд-бульвара. Было ровно двенадцать. Проверил бензобак. Почти полный.

Я не слишком торопился, но все равно приехал в Гриффит-парк в двенадцать восемнадцать. Немного проехал по Глендейл, потому что не хотел приезжать раньше чем на две-три минуты. Подумал о Сачетти и о том, как он собирается доказывать свое алиби. Которого у него, можно считать, нет. Худшее на свете алиби — это спать дома в своей постели, если только никто в это время не позвонит или не зайдет. Как он оправдается? Да никак. У него даже телефона нет.

Я пересек железнодорожное полотно, развернулся, проехал немного назад и вверх по Ривер-сайд, еще раз развернулся в сторону Лос-Фелиз и припарковался. Выключил мотор и фары. Было ровно двенадцать двадцать семь. Я обернулся и посмотрел сквозь заднее стекло. Моя машина стояла на месте, примерно в ста ярдах. Оглядел поляну. Ее машины видно не было. Еще не приехала.

Я снял часы. Минутная стрелка подползла к двенадцати тридцати. Значит, она не приехала… я сунул часы в карман. Вдруг хрустнула ветка — где-то там, в темноте, в кустах. Я прямо подскочил. Опустил правое стекло и стал смотреть, что там такое. Пялился, наверное, не меньше минуты. Еще раз хрустнула ветка, уже ближе. Затем вдруг сверкнула вспышка, и что-то с силой ударило меня в грудь… Выстрел! Я знал, что произошло. Не один я думал, что мир слишком тесен для двоих, если они знают друг о друге такое. Я приехал убить ее, но она меня опередила…

Я сидел, откинувшись на сиденье, и слышал в кустах удаляющиеся шаги. Сидел с пулей в груди, в краденой машине. Украденной у человека, которого Кейес выслеживает вот уже полтора месяца. Я выпрямился и положил руки на баранку. Уже потянулся к ключу зажигания, но тут вспомнил, что машина должна оставаться здесь. Открыл дверцу. На лбу сразу выступил пот — от усилий, которые пришлось затратить, чтобы повернуть ручку. Кое-как выбрался. И поплелся по дороге к своей машине. Идти прямо не удавалось. Все время хотелось присесть, снять эту ужасную тяжесть с груди, но я понимал: если сделаю это, мне никогда до машины не добраться. Вспомнил, надо приготовить ключ — и вытащил его из кармана. Наконец дошел и влез в машину. Вставил ключ в зажигание и надавил на акселератор. Это последнее, что я помнил.

Не знаю, были ли вы когда-нибудь под наркозом. Время от времени выныриваешь из ямы, потом снова погружаешься во тьму. Сперва где-то в глубине сознания начинает мерцать слабый серый свет, такой мутный серый свет. Потом он становится ярче. И все это время, пока он становится ярче, пытаешься вытолкнуть ужасную душную пробку из легких. И стонешь, так страшно стонешь, словно тебе больно, но это не боль. Просто ты пытаешься вытолкнуть пробку из легких и поэтому специально издаешь эти звуки. Но в самом дальнем уголке сознания продолжает работать мысль. И ты понимаешь, что с тобой произошло. И даже если сквозь этот серый свет и пробиваются какие-то посторонние, совершенно идиотские мысли, главная твоя часть — все равно там, и соображать ты можешь, хотя и не слишком хорошо, но все-таки.

Мне кажется, соображать я начал еще до того, как пришел в себя. Я знал, что рядом со мной кто-то находится, но не знал кто. Я слышал, как они разговаривали, только не понимал о чем. Потом вдруг разобрал. Это была женщина, она просила меня открыть рот. Мне дали лед. Наверное, медсестра. Но кто там был еще, я так и не понял. Я долго-долго думал, потом догадался — надо чуть-чуть приоткрыть глаза и тут же закрыть их, быстро, тогда я увижу, кто там. И я проделал эту операцию. Сперва ничего не удавалось различить. Потом я увидел больничную палату, столик возле постели, а на нем масса разных предметов. Светло — наверное, день. Одеяло на груди было приподнято — видно, из-за толстой повязки. Я приоткрыл глаза шире. У столика сидела медсестра и смотрела на меня. Но там, у нее за спиной, был еще кто-то. Надо дождаться, пока она отодвинется, чтобы увидеть. Но я и так знал, кто там.