Джеймс Кейн - Почтальон всегда звонит дважды. Двойная страховка. Серенада. Растратчик. Бабочка. Рассказы

Так что на радио меня встретили с распростертыми объятиями и быстренько составили по моей подсказке программу. Она включала «Голондрину», это для панамцев, а для канадского региона — конечно же, «Мой дружок Бейб». Я сам дописал музыку, связующие куски. Запись производилась со студийным оркестром. Звучало неплохо, и все были довольны. И прежде всего я. Вы спросите, зачем мне понадобилось это радио. Затем, что они платили мне по четыре тысячи в неделю. Затем, что прекрасно ко мне относились. Затем, что меня узнали в латиноамериканских странах и я мог вернуться в Мексику, но уже в совсем ином качестве. Затем, что это просто меня забавляло. Ну и потом, я мог, наконец, послать привет капитану Коннерсу, где бы он ни находился, при условии, конечно, что он по-прежнему слушает радио. Короче, просто без всякой особой причины. Захотелось, и все.

Близилось 1 марта, программа выходила в эфир вот уже недели три, и я тешил себя надеждой, что сценарий для Зискина все еще не готов и что я могу забыть о Голливуде раз и навсегда, как о страшном сне. Но однажды, придя в оперу на дневное представление «Лючии», я вдруг обнаружил там посыльного с зарегистрированным письмом от Голда, в котором он требовал явиться 10 марта. Я был в тот день немного рассеян и не придал сообщению должного внимания.

И не предпринял никаких шагов, лишь раздобыл адрес адвоката из «Радио-сити», который специализировался по крупным театральным делам. Три дня спустя из Гильдии киноактеров пришла телеграмма, где говорилось, что, поскольку я не обратил должного внимания на уведомление Голда и связан все еще действующим контрактом, они будут вынуждены принять соответствующие юридические меры и действовать согласно их договору с продюсером. Это в случае, конечно, если я не предприму срочных шагов по исправлению ситуации. Я не предпринял, вообще не обратил на это послание внимания.

Утром, когда я репетировал дуэт из «Травиаты» с новой сопрано под аккомпанемент пианино, в репетиционный зал вошла секретарша и сказала, что меня срочно вызывают в какую-то контору, расположенную в «Эмпайер Стейт Билдинг». Я попросил сопрано перенести наши занятия на послеобеденное время.

В «Эмпайер Стейт Билдинг» меня отвели в просторные апартаменты — роскошный офис, где стены были отделаны красным деревом, а на двери висела табличка «Мистер Лютер». Мистер Лютер оказался старичком в сером визитном костюме, с розовыми, как у девушки, щечками и глазами цвета темно-синего агата. Он встал, пожал мне руку, сказал, что в восторге от моего пения, что мой Марчелло напоминает ему великого Самарко, а затем перешел к делу.

— Мистер Шарп, к нам пришла бумага от некоего мистера Голда, «Рекс Голд», где они информируют, что у вас якобы заключен с ними контракт и что, если мы будем занимать вас и дальше, после десятого марта, они предпримут против нас меры, предусмотренные законом. Не знаю, какие меры он имеет в виду, но я подумал, что лучше будет вызвать вас, чтоб вы, так сказать, лично просветили меня по этому вопросу.

— Вы юрист в «Метрополитен-опера»?

— Отчасти. Я занимаюсь не только их делами.

— Что ж… Да, у меня контракт с Голдом.

— На киносъемки, полагаю?

— Да.

Я рассказал ему все и постарался дать понять, что с кино я покончил, невзирая на разные там контракты. Он слушал и понимающе улыбался, кивая головой, пока я объяснял ему, почему хочу петь в опере и прочее.

— Да, я могу это понять. Очень хорошо вас понимаю и, безусловно, учитывая ваш успех, тысячу раз готов подумать, прежде чем предпринять какие-то шаги или дать совет, вследствие которого мы можем потерять вас в разгар сезона. Безусловно, телеграмма, не подкрепленная никакими документами, не является для нас основанием к принятию решений, к тому же мы вовсе не обязаны отвечать за нарушение условий контракта любым из наших певцов, пока дело не передадут в суд. И все же…

— Да?

— До того как пришло это уведомление от Голда, вы пробовали с ним как-то связаться?

— Нет. Я получил телеграмму из Гильдии киноактеров. И это все.

— Ага… И что же это была за телеграмма?

Она лежала у меня в кармане, я протянул телеграмму ему. Он встал и начал расхаживать по кабинету.

— А вы член этой Гильдии?

— Каждый, кто снимается в кино, автоматически становится членом Гильдии.

— И членом «Эквити» [61] Профсоюз актеров Великобритании ?

— Не знаю. Думаю, да.

— Я тоже не очень осведомлен, какова там процедура приема. Они недавно организовались, и мы не успели еще разобраться. Но должен предупредить, мистер Шарп, все это весьма осложняет дело. Контракты, судебные тяжбы — это еще ладно, к этому нам не привыкать. В конце концов для чего еще мы здесь, верно? Но мне бы крайне не хотелось вовлекать нашу компанию в конфликт с Федерацией музыкантов. Вы понимаете, чем это пахнет?

— Честно сказать, не очень.

— Так вот, не знаю, какие там правила в вашей актерской Гильдии, но если они распространят эту тяжбу на музыкантов и мы вляпаемся в малоприятную, мягко говоря, историю, с вашими выступлениями здесь будет покончено раз и навсегда, если, конечно, вы прежде не разберетесь со своим профсоюзом. Меня это просто пугает мистер Шарп. Федерация музыкантов — это интеллигентнейший, самый элитный из наших профсоюзов, и всякие разборки, возникшие там в разгар сезона, это…

— Что?

— Не знаю. Я должен подумать.

Я вышел, выпил чашку кофе с сэндвичем и вернулся в репетиционный зал. Едва мы начали, как снова явилась секретарша и сказала, что меня опять вызывают, на этот раз на радио, крайне срочно, по делу, не терпящему отлагательств. Сопрано разразилась такой бранью, что лак на рояле пошел пузырями. Когда дело доходит до многоэтажных конструкций, тут колоратурным сопрано соперников нет. Я вышел на улицу и секунды две стоял, запутавшись и не соображая, куда двигаться дальше. И вспомнил о Джеке Дэмпси.

Все они уже собрались там — и ответственный за рекламу, и представитель «Панамьер», и люди с радио. И пребывали в страшном возбуждении. Оказывается, они получили телеграмму от Голда, запрещавшую им использовать «Мой дружок Бейб», а также любую другую мелодию из фильма под угрозой судебной ответственности. Им также рекомендовали не использовать больше меня. Парень из «Панамьер» ревел, как разъяренный бык. Чем дальше я слушал, тем больше скисал.

— Какого черта он так распетушился? Вы вполне можете использовать эту песню. Я, может, не очень-то разбираюсь в законах, зато…

— Не можем, и все! Не можем использовать ни единой ноты. Это принадлежит ему. А мы уже разослали рекламу в сотни две ведущих газет и подложили им тем самым свинью. Теперь надо придумывать новую программу. Господи, ну что же ты нас не предупредил? Почему с самого начала не сказал об этом контракте?