Елена Миллер - Мухобойка, соль и лошадь-качалка

В зале все окаменели. Прижала ладонь к губам поэтическая Дельфина, уронил карты на стол бородатый Парамонов, Тата тоненько вскрикнула, Гирин и Дудкин снова переглянулись, Вадим поперхнулся клубникой….

– Ты шутишь? – округлила глаза Илона.

– Нисколько. – Серьезно ответил Аполлинарий. – Я оставляю искусство. Завтра же, перед началом выставки я зачитаю вам свое новое завещание, в котором я подробно распоряжаюсь своими картинами и своей деревянной армией.

Если бы сейчас вечернее синее небо, низко висящее над домом художника, упало бы на крышу, гости поразились бы этому куда меньше, чем последним словам Аполлинария Федоровича Куцего.

Первым пришел в себя Вадим.

– А почему бы и нет? – нерешительно начал он. – Прекрасная идея! Я уверен, что это будут гениальные книги! Пусть все имеют возможность узнать, какой жизненный путь прошел наш светоч живописи!

– Надеюсь, он передумает. – С горечью в голосе прошептала Илона.

Бородатый Парамонов в замешательстве покачал головой:

– Боюсь, тебе будет трудно не писать картины. Творчество есть и будет для тебя не только работой, но и отдыхом. Возможностью «проветрить» душу….

– В тебе сейчас говорит психолог! – махнул на него рукой Аполлинарий. – Возможность «проветрить» душу у меня есть всегда, пока ты рядом! Но ты прав – сначала мне будет трудно без моих холстов и красок…. Но потом я привыкну, и мне станет легче. Пойми же, я не шутил в начале нашего разговора….

– Ты опять…!? – воскликнула Илона, в ее голосе послышались нотки хорошо скрытой паники. Гоша снова положил свою руку ей на плечо.

– Да. Я опять вернулся к этой теме. – Устало кивнул художник. – Я не прикидываюсь, не кокетничаю перед своими поклонниками. Я не ищу у вас жалости или защиты. Я просто констатирую факт! Нарисованный Человек существует! Он рядом, он преследует меня. Он не успокоится, пока я не сожгу все свои картины или… не умру.

Реакция на это признание была бурной и неоднозначной. Дельфина коротко вскрикнула, будто ее ударили в спину, залилась слезами. Вадим тут же бросился ее утешать, не забывая, однако, краем глаза посматривать на Аполлинария. Илона решительно встала с кресла, направилась к брату. Гоша останавливать ее не стал, нахмурившись, открыл боковую двустворчатую дверь, ведущую в сад, вышел из дому. Тата Миронова нервно дергая губами, вынула из крошечной сумочки пачку длинных сигарет, вышла вслед за Гошей. Рина, Дудкин и Гирин заговорили разом, громко, перебивая друг друга.

Сергей Парамонов отбросил карты, нервно вцепился себе в бороду.

– Тебе просто нужно отдохнуть! Уехать из этого дома! – с отчаянием в голосе, выговаривала Илона, крепко держась за крышку рояля, будто боясь упасть. Куцый, казалось, не слышал ее. Он с удовольствием наблюдал за переполохом, царящим в доме, на его губах застыла улыбка. – Чему ты радуешься?

– Гляди, как все расстроены! – кивнул он на зал.

– Расстроены – это не то слово! Это шок! И нам всем еще предстоит долго отходить от него!

– Значит, он тоже расстроен! Он не ожидал такого!

– Да кто «он»!? – горестно спросила Илона, стукнула ладонью по черной крышке.

Куцый понизил голос, подался вперед, к самому лицу сестры, значительно произнес:

– Он…! Нарисованный человек!

– О, Боже…. – Илона положила руку на грудь, будто ей стало невыносимо дышать, отшатнулась от брата, потом вдруг стремглав бросилась к лестнице, ведущей на второй этаж. – Я больше не могу это слышать….

Аполлинарий, поглядел ей вслед равнодушно. Так же равнодушно он повернулся к Рине, которая внезапно схватила его за локоть:

– Аполлоша! Ты же не откажешь мне в недолгой дружеской беседе? Ты же поговоришь со мной прямо сейчас?

Рина с мольбой глядела художнику прямо в глаза, сжимая пальцами его руку.

– Хорошо! – мягко согласился хозяин дома. – Пройди в кабинет, я догоню тебя ровно через минуту.

Модель и спортсменка, выдавив из себя подобие улыбки, разжала, наконец, свою ладонь. Быстро окинув взглядом оставшихся гостей, она проскользнула в дальний угол зала, туда, где за огромной кадкой с разлапистой китайской розой скрывалась дверь в упомянутый кабинет.

Аполлинарий же направился в противоположную сторону, к маленькому столику для шахмат, за которым сидел, задумавшись, Даниил Гирс.

– Даниил Владимирович! – Чуть склонившись, обратился к молчаливому гостю художник. – Я хочу извиниться на это светопреставление…. Думаю, вы не этого ожидали, когда принимали мое приглашение на открытие выставки….

– Вы напрасно переживаете, Аполлинарий Федорович. – Тут же откликнулся Гирс. – Вечер был чудесным. Ужин тоже. Я давно так не отдыхал…. Что же касается ваших последних слов…. Думаю, что именно это вы и имели в виду, когда написали мне, что «стечение таинственных и пугающих обстоятельств вынуждают вас обратиться ко мне за советом»?

– Да, вы правы! – горячо зашептал художник, еще ниже наклонился над столом. – И вы представить себе не можете, насколько успокаивает меня ваше присутствие! Мне бы хотелось поговорить с вами до вашего ухода! Возможно ли это?

– Я для этого и выбрался к вам. – Кивнул Даниил, поглядел на часы. – Сейчас у меня запланирован важный звонок. Через полчаса я освобожусь и буду полностью в вашем распоряжении.

– Спасибо! Я буду ждать. – С облегчением прошептал Аполлинарий. – Только избавлюсь от истерички Рины, которая, как видно, настроена отговорить меня бросать живопись. Я буду очень ждать вас….

Гирс поднялся с кресла, пересек зал и вышел в сад. После душной, многолюдной комнаты воздух улицы был сладок и легок!

Летняя синяя ночь спускалась на город Скучный. Пряный аромат цветущих трав к вечеру усилился, поднялся над землей плотным облаком, утопил в себе все – и влажные запахи близкой реки и горьковатый привкус далекого костерка. Дом художника Куцего стоял в завидном живописном месте – в начале Дальней улицы, на самом берегу. Сразу у дома была разбита большая лужайка, окруженная со всех сторон цветущим кустарником. Справа от дома, у кромки реки, белела в отдалении деревянная беседка под круглой ажурной крышей. В сгущающейся темноте, где-то недалеко от зарослей цветущего шиповника, можно было различить две неясные фигуры, услышать их приглушенные голоса. Разговаривая по телефону по делам службы, Даниил невольно приблизился к беседующим. В их руках, описывая в воздухе сложные ломаные восьмерки, светились огненные точки сигарет. Из-за качающихся веток доносились обрывки фраз.

– ….После такого заявления, его картины вырастут в цене…. – это был взволнованный голос Таты. Ее сигарета прочертила в темноте длинную прямую линию, завершившуюся крошечным фонтаном из огненных брызг.