Эллина Наумова - Прихожанка нарасхват

Позднее утро застало меня врасплох. Я проснулась в сентиментальном и человеколюбивом вчерашнем настроении, но была совершенно не готова к появлению на улице. Мышцы, как ни странно, требовали нагрузки. Подростком я стеснялась того, что при бурных переживаниях, в том числе горестных, не теряю аппетита и потребности бодро шевелиться. Скорее наоборот. А мне так хотелось легко оттолкнуть от себя тарелку с немыслимой вкуснятиной, упасть в кресло, рывком запрокинуть голову и сначала безвольно бросить руки на подлокотники, а после нервно вцепиться в обивку подрагивающими пальцами. Ни разу не получилось. И сейчас меня тянуло носиться по мокрому асфальту до седьмого пота. Однако заставить себя покинуть квартиру я не могла. Навязчивая мысль о неравенстве – меня похитители видели и узнают, а я их нет – постепенно доканывала. Глаза обосновались на мокром месте. «Тебе необходимо пробежаться, никто не станет нападать на человека засветло», – уговаривала я себя по обыкновению вслух. И не поддавалась на уговоры.

Вряд ли мне удалось бы не шарахаться от незнакомцев. А нестись зигзагами по людным тротуарам было, по меньшей мере, глупо. Как назло признаков простуды или другого недомогания я не обнаружила, хоть и старалась. «Они отлично осведомлены о том, где ты живешь, – снова принялась я за себя. – Надо будет, здесь достанут. На воле хоть народ суетится. А дома ты одна. И вообще, тебе за продуктами в магазин нужно. Долго ты намерена не ступать за порог»? Тут начался полный разлад между телом и разумом. Обычно до пробежки, гимнастики и душа я в кухню не вхожу, дабы не соблазниться кофе и сигаретой. И вдруг, не смотря на протесты сознания, ворвалась туда, проскочила мимо кофемолки и кофеварки, выхватила из навесного шкафа банку растворимой отравы, которой стараюсь избегать и держу исключительно ради друзей, которые без нее не жильцы, бухнула в чашку две ложки гранул, залила холодной водой из чайника, залпом выпила половину и затянулась крепким табаком Измайлова. Хорошо, что не выбросила отнятые у него во время жестокого бронхита сигареты. В горле запершило, желудок свело. «Нельзя быть рабой привычки к здоровому образу жизни, – сообщила я себе сквозь сухой кашель. – Видишь, ты уже не в состоянии принять на грудь то, что свободно принимает большая часть человечества». Обреченно допила кофе, досмолила сигарету и, искренне уверенная в невозможности оздоровительного бега после подобной подготовки – сердце не выдержит – поволоклась в ванную под душ.

Попеременно включаемая горячая и холодная вода привела меня в чувство. Почему-то особенно преуспевала горячая, хотя обычно бывает наоборот. В ходе процедуры я поняла, что внутренний спор о выходе или невыходе на улицу – всего лишь уловка. Я оттягивала момент, когда придется решать, рассказывать о своих похождениях Измайлову или нет. Кто знает, с какими подонками я связалась? Да, невольно, неожиданно связалась, но, кому от этого легче. Не приведи Бог, примутся за сына, за родителей. Я ойкнула, включила фен и едва не сожгла им волосы, влезла в спортивную форму и вырвалась из дома, будто меня там год насильно удерживали. Пусть негодяй, который меня запугивал, глазами своих клевретов увидит, что я не намерена прятаться, и не вздумает вредить моим родным.

Получаса мне хватило, чтобы перестать дергаться. Никто за мной с сетью не гонялся, из автомата не обстреливал и даже не использовал трусцу, как повод познакомиться. Но за время пробежки я осознала, что нуждаюсь в лечении. Настасья тактично предлагает валерьянку, однако, ею не обойдешься. Придется сдаваться психиатру, напевая: «Я пришла к тебе с приветом, только ты молчи об этом». Скажите на милость, зачем мне, будь я с царем в голове, было бегать по окрестным дворам в надежде увидеть выставленную у дверей какого-нибудь подъезда крышку гроба? Ее я так и не обнаружила, зато узрела амбала, вытаскивающего из новенького джипа шикарный венок. Спросила у двух старых классических сплетниц:

– Это тому парнишке, которого за нашими гаражами зарезали?

Я задавала вопрос из своей уродской добросовестности. Потому что ясно же было – не по ранжиру такое скорбное подобие клумбы местному шпаненку. Но тетеньки охотно закивали:

– Ему, дорогуша. Тихий был, скромный, мать – труженица. Убивается. Говорит, младшего рожала, потому что боялась, вдруг со старшим беда случится, останусь на старости лет одна одинешенька. А оно вон как обернулось! Старший живехонек, пристроен, только младшего больше нету. Куда полиция смотрит? Развели киллеров. Раньше какие хулиганы прекрасные были! Кто не спился, все в люди, в начальники вышли.

«А Женя не был хозяином нашего двора, – подумала я, поворачивая назад. – Его территория, по выражению организатора моего похищения, гораздо обширнее. Интересно, как часто он обходил свои владения без сопровождения? Большой шишке положена соответствующая свита». Конечно, я ненавидела собравшихся мстить за Женю людей, но отказать им в логике не могла. Парня удалось бы выманить из дома одного лишь нестандартным способом. Но из дома, а не из-за угла. Получалось, Женя кого-то ждал, сроки вышли, поэтому, когда появилась я, он без колебаний покинул условленное не слишком укромное место.

Не знаю, как у остальных, а у меня ритмичные неспешные движения ног способствуют возникновению сумбура в голове. Ехидный полковник Измайлов утверждает, будто для достижения ясности соображения мне полезно увеличивать физические нагрузки впятеро по сравнению с обычными. Я последовала его совету, и Виктор Николаевич озадаченно убедился в том, что при нормализовавшемся мышлении я теряю чувство ритма и начинаю хаотично перемещаться в пространстве. А сколько и с какой скоростью мне нужно бегать, чтобы перестать и шевелиться, и размышлять, полковнику пока не удалось вычислить. Итак, я мерно рысила, а ум снова заходил за разум. Я вспомнила про Антона, про ОМОН, про коричневые кожаные куртки обоих парней. Не Антон ли назначил Жене позднее рандеву перед тем, как ребята бросились врассыпную при виде бойцов в бронежилетах? Тогда он и убил. Обманул Настасью, нырнув в подземку, вернулся в темноте, спрятался где-нибудь поблизости и надеялся, что терпение обманутого Женьки лопнет, и он отойдет от дома… Или напротив был заодно с местным хулиганьем, спасался от милиции, с перепугу прихватило сердце, отлежался у меня, а потом именно его, как способного сразу вызвать доверие, послали освобождать никчемную заложницу.

Я ничего не могла с собой поделать. К исступленной давешней благодарности снова примешивалось недоверие. Антон был слишком правильным, слишком хорошим. «Поля, – осадила я себя, – рассмотри все версии, не зацикливайся на одной. С равным Антонову успехом зарезать Женю могла Альбина Львовна, хозяйка Пончика. Мотив? Затаила обиду на гаденышей, едва не изувечивших великолепную собаку, точно определила их предводителя. Наверное, она контролирует выгул своего пса чужими людьми из кухонного окна. Понаблюдала за нашими перемещениями, убедилась в том, что Женя от тебя отстал и вернулся за гаражи, приняла своего обожаемого сэра, для вида предложила тебе чаю, накинула пальто, схватила со стола кухонный нож, настигла варвара и наказала. Почему нет? Меньше всего он опасался пожилой собачницы и подпустил ее слишком близко. В отличие от тебя, Поля, мальчик не читал, что у часто подвергающих себя пластическим операциям дам, психика крайне неустойчива. Он, скорее всего, вообще ничего не читал».