Эллина Наумова - Прихожанка нарасхват

Самое паршивое, что со мной вот так вот обходились не первый раз, а, наверное, третий или четвертый. Но раньше я случайно ввязывалась в раскрытие убийств и, сама того не ведая, противостояла всякой мрази. Господи, да с собственного ведома разве решилась бы? А теперь с какой стати парюсь под грязным мешком? «Почему со мной подобное происходит? – рвала себе душу я. – Есть же счастливцы, которые теоретически знают, что, живя в „юдоли скорби“, должно испытывать боль, обиду, страх, недоумение, раскаяние и отчаяние. Но никогда не испытывали. Почему? Да потому что не шляются ночью по подворотням с незнакомцами. А те, кто шляется даже из лучших побуждений, неизбежно нарываются на неприятности. Ох, у меня в этом парнике скоро начнется мацерация кожи от пота и слез. Какое отношение к сегодняшнему катанию может иметь моя вчерашняя глупость? Что у меня за манера жучить себя, когда и так плохо? Никакого отношения. Нонсенс. Ошибочка рьяных слуг: не ту особу доставят хозяину и получат втык. Интересно, кого хотели похитить в родительском дворе»? Слегка приободренная перспективами обидчиков, я хрипло к ним обратилась:

– Эй, деятели! Скоро вас с прискорбием известят, что вы умыкнули случайную прохожую. Отпустите, пока не поздно, не позорьтесь.

Молчание. Только пакет шуршит на башке, когда я верчу ею. Мне померещилось, будто в машине никого, кроме меня, нет. И эта консервная банка несется сама по себе. Я вздрогнула и вежливо попросила:

– Ребята, не расщедритесь на чуточку «Момента»? Никогда клея не нюхала. Полагаю, если пакет напялен, самое время попробовать.

– Я тебе сейчас из баллончика прысну, трепушка, – глухо сказал мужчина справа.

Так, это тот, который связывал. Тот, который упаковывал голову, посапывал слева и в переговоры не вступал. Зато он потуже затянул мешок на моей шее. Насколько мне было хорошо до этого, я оценила через пару минут. «Трепушка»… Смешное слово, звучит скорее снисходительно, чем угрожающе. Мне вспомнился Пончик. Его неумолчный брех в потемках. Казалось бы, слышишь лай явно крупной матерой дворняги, так не подавай голос, она и не догадается о твоем существовании. Нет, тявкает, накликает на себя беду. «Ты не умнее собаки, Полина, – вынуждена была признать я. – Бредовая же идея – пытаться договориться с мучителями, еще и смешить их. Гораздо достойнее было бы безмолвствовать. Но опять не получилось. Доходит, доходит, да все никак до тебя не дойдет, что чужие слова для людей – пустой звук». Я запоздало пришипилась и стала изгонять из черепушки мысли, пока не осталась одна: «Надо изгонять из черепушки мысли».

Минут через тридцать машина остановилась. Вместо того, чтобы снять пакет, они еще туже его завязали. Теперь и предыдущее состояние показалось мне райским. О своей коже я давно перестала беспокоиться. Потому что не дышать мне стало легче, чем дышать. Я ощущала, как набрякали веки и припухали щеки.

– Вылезай, приехали, – велели мне.

Попробуй проделать этот трюк со связанными руками и затекшими ногами. Но я очень старалась, чтобы лишний раз не лапали. Гордость проснулась. Как всегда, когда пользы от нее никакой. Правда, у меня бывали случаи, когда, восстав ото сна, она наносила сплошные уроны.

Сквозь целлофан я должна была видеть свет фар или фонаря. Но ничего не видела. И слышала очень плохо. И соображала туго. Некто, стоявший в нескольких шагах от меня, что-то говорил. Но издаваемые им звуки казались монотонным гулом. Кровь в виски молотилась громче. Вскоре гул усилился и стал на полтона выше. «Ты можешь даже сплясать, визжа, все равно не отреагирую», – мысленно огрызнулась я. Сосуды на висках совсем взбесились. У меня подогнулись колени. Узел пакета поспешно растянули, но еще некоторое время я оставалась слепоглухонемой, пытаясь раздышаться. Вроде бы, почуяла ноздрями воздух – вдохни. А у меня не сразу получилось. Наконец, я разобрала слова:

– О чем вы с Женькой болтали? Почему ты сбежала, а он вернулся за гаражи? Велела дождаться, пока отведешь собаку? По чьей указке?

– О каком Женьке речь? – фальцетом спросила я.

Это было немыслимо. Мало того, что нас с парнишкой вчера выслеживали. Меня пытались обвинить в заманивание его туда, где прятался убийца.

– О том, которому воткнули перо под ребро. И не придуривайся, ты сегодня поглазела на труп, когда рассекала по улице под видом физры.

Ненавижу это школьное словечко «физра». Кто первым придумал из экономии места и времени поставить черточку, сокращая неуклюжее слово, и превратил физкультуру в физ-ру, наверное, был гением. Но нас никто не обяжет любить все гениальное. Однако почудилось мне, или голос мужчины действительно дрогнул? Я прочистила горло, но все равно проблеяла:

– У вас недобросовестные осведомители. Я не делала вид, будто повышаю свою физическую культуру. Я бегаю каждое утро.

– Твои проблемы. Не тяни резину.

«Сказал бы еще что-нибудь вроде „физра“, – промелькнуло в уме. – Отвлекаться на ерунду в любой ситуации – моя спасительная особенность».

– Скажите, а кто вы такой? И почему я должна перед вами отчитываться, стоя неизвестно где со связанными руками и в мешке?

Вопрос вырвался не потому, что я очень хотела познакомиться. Просто вдруг бестрепетно констатировала – обречена. Врать было нечего, а правда моя казалась слишком неправдоподобной даже мне.

– Должна отчитываться, поверь пока на слово.

Я поверила, явственно уловив, что допрашивающий теряет терпение. Доводить его до белого каления было не в моих интересах. Признаюсь честно, про наши с Настасьей хлопоты о занедужившем юноше я не упомянула, оттого что боялась сразу получить в ухо за придурь. Только, когда заговорила, приказала себе: «О Насте ни звука». А начала с просьбы соседки вывести Пончика.

– И часто она просит? – зло уточнил самозваный следователь.

– Часто, – не моргнув глазом, ответила я.

А могла бы моргать, все равно физиономия занавешена. Чутье подсказывало, что лучше хаять себя, чем убитого мальчика. Но собеседник реагировал на малейшую фальшь:

– Тебе не в кайф было получить по морде от Женьки. Чего это ты такая добренькая?

– Я не добренькая, я русская. У нас про мертвых либо хорошо, либо ничего. А, поскольку вы вынуждаете меня говорить о покойном…

– Заткнись. Русская она! Сколько раз за ночь ты обычно предлагаешь ребятам свою заботу?

Намек был очевиден, но я и не подумала оскорбляться. Искренне воскликнула:

– Впервые бес попутал. Больше такого точно не повторится.

– Не шуми, бесполезно. А почему ты решила ему услужить? Стоял себе человек, караул не кричал.

Самое время было, забыв о Настасье, откровенничать про первого мальчика, который корчился в моей прихожей. Но, во-первых, меня покоробило слово «услужить». В конце концов, есть предел, за которым звуковые раздражители начинают вызывать причудливые, но адекватные реакции. Во-вторых, я понимала, что сказала достаточно. Мотивация моего человеколюбивого поступка была фактором сугубо личным и постороннего хама не касалась. В-третьих, я журналист и умею не только рассказывать о людях, но и молчать о них. Сработало профессиональное: ради красного словца надо щадить не только родного отца. Забавно меня когда-то Измайлов учил: «Никогда никому не раскрывай два своих источника – информации и вдохновения. Тогда блестящая карьера гарантирована». Где ты, полковник? Похоже, я тихонько застонала, вспомнив Вика. Окружающие восприняли это по-своему. Кто-то еще немного растянул целлофан мешка и чувствительно тряхнул меня за плечи. Последнее было ошибкой. Потому что я, кажется, поняла, на чем можно выдерживать пытки. На ненависти к палачам. Кстати об источниках. В моей профессии за фразой о предпочитающем остаться неназванным сотруднике какой-нибудь организации не спрячешься. На что только не идут боссы, «вычисляя предателя». Знакомых подкупают, смазливых мужиков с букетами подсылают, сами влюбленными прикидываются. А то и насильственные вывозы на природу, чтобы какой-нибудь эффектный качок кулаком перед носом поводил, заказывают. Упреки же отвергают стандартно: «Мы? Мы волки в овечьей шкуре? Мы маскируем негодованием по поводу последней публикации госпожи Данилиной связь с криминалом? Мы наняли отморозков, которые ее запугивали и требовали назвать имя нашего иуды? Нет. Это конкуренты нас дискредитируют, пытаются добить руками журналистки. Именно добить! Еще одно упоминание в духе прежней статьи, а тем более приписывание нам таких методов работы с прессой, и урон, нанесенный нашей деловой репутации, окажется слишком велик». Так что сведения из меня уже вышибали, пройденный материал. Парнишку сердечника вполне можно было считать не источником информации, а источником вдохновения на дело помощи какому-то Жене, чем бы оно ни кончилось. Допускать, чтобы свиньи сунули свои грязные рыла в этот чистый родник, я не собиралась. И, наконец, в-четвертых. Однажды судьба столкнула меня с майором ФСБ. Я тогда вынужденно курьерствовала – передавала мафиози Цветкову кейс с изумрудами и долларами. Так вот, фээсбэшник исподволь меня тестировал и делился впечатлениями с Измайловым. А уж полковник наедине не отказывал себе в удовольствии любимую женщину подкусить. По всему выходило, что я до предела труслива. Но воспринимаю это качество не как похвальную добродетель и залог долгой счастливой жизни, а как серьезный недостаток. Пытаясь реабилитироваться в собственных глазах, настойчиво ищу рискованных приключений. Возможно, майор не ошибся. Но мне представляется, что все-таки рискованные приключения ищут меня. Одно точно, я боюсь. Но не за себя, а за тех, кого моя смерть может обездолить. Поэтому и выбиваюсь из неприятностей до последнего, в основном поиском компромисса. Только и святой страх за близких и любимых удается перешибить, если начать, извиняюсь, борзеть.