Инна Тронина - Лунатики

– Чего уставился?

– Не понял. – Валентин кашлянул. Так грубо Евгений с ним ни когда не разговаривал.

– А я не понимаю, что ты не понимаешь! – разозлился Квинт. – Мать натерпелась в жизни от сынули. Пыталась усовестить его, вернуть на путь истинный. А тот шлялся по тюрьмам и колониям, в промежутках «гудел» с братвой. Естественно, мама сильно переживала. И в тот день, вполне вероятно, они вновь поцапались. Или вспомнились старушке старые обиды. Она огрела сына топором по черепу, а после ужаснулась. Что в таком случае делает наш человек? Лезет в петлю, как правило. Неужели в твоей практике такого не случалось?

Квинт смотрел на Шаврова блестящими глазами. На лбу московского следователя выступили капли пота. Несмотря на попытки оставаться спокойным, он очень волновался.

– У меня так – сплошь и рядом! Хрестоматийное событие. Сценарий заезжен, как лифт. У терпеливой женщины летят тормоза, и она становится неуправляемой. Припоминает извергу сразу все обиды. Сынок ведь так и не изъявил желания встать на путь исправления. Проще говорят, наотрез отказался «завязать». Верно?

– Да, скорее всего. Но, ты понимаешь, не такая она…

– В том-то и дело, что тихие богомолки – самые жуткие преступницы. Ведь годами подавляемая злость никуда не уходит. Она копится и, наконец, взрывает человека изнутри, заставляя его изощряться в жестокостях. Будь у них частые скандалы, пар спускался бы. А так бабушка припасла все претензии, чтобы решить их зараз. И не рассчитала силы. Разумеется, увидев разрубленную голову родного сына, бабушка крепко раскаялась. Она тут же вынесла себе приговор, и привела его в исполнение. И такие случаи – не редкость. Два месяца назад знакомый следователь выезжал на схожие происшествия по три раза в неделю. Везде – забитые мамочки, алкаши, отмотавшие не один срок. Орудия убийства: у кого – тяпка для капусты, у кого – бутылка, у кого – нож. По двенадцать ран на теле – норма. А до этого очередная старушка выбрала для дела чугунный утюг. От головы сына вообще ничего не осталось. И все случаи – в новостройках почему-то. Наверное, там культурный уровень ниже.

Квинт потушил сигарету и подумал, что пора идти купаться. Он любил плавать, когда в воде отражались звёзды, а тишина комаром звенела в ушах.

– Конечно, я могу ошибаться. Если следователь хочет знать моё мнение, то оно именно такое. У него могут быть другие соображения. Вот и всё, что тут можно сказать. Валентин, отдыхай, пока есть такая возможность. Хватит жевать эту жвачку…

– Верно, сейчас родственники запросто друг друга мочат. Нервные все стали, – согласился Шавров. – На каждый чих не наздравствуешься. Родные папаши девчонок трахают, не говоря уже об отчимах. Каждое застолье может кончиться «красивым дубарём», то есть расчленёнкой. От родных, близких, любимых ждут ножа в сердце. Устанешь тут…

– Валюш, иди в дом, – тихо сказал Евгений. – Там картошка сварена, рыбка пожарена. Надо будет – разогреешь. А я побарахтаюсь немного. Кстати, похоронили их, мать с сыном?

– Нет пока, да и хоронить некому. У бабки сестра есть, так она за границей, на Украине, осталась. Приехать не может – денег нет, ноги отказали. Сама – вдова бездетная. И больше – никого. Или за казённый счёт придётся, или Юркины дружки помогут. Он в «общак» платил исправно. Скорее всего, так оно и будет.

– Они все – шулера?

Квинт опасливо тронул ногой холодную воду. Май есть май, даже здесь, на юге.

– В основном, да. Много среди них и гуляк – «гусаров». Сам Кисельчук по бабам свистел, когда был моложе. Из катрана* домой без белки* не возвращался. Но не женился, как у настоящих блатных положено. Мать давно уже перестала для него что-либо значить. Правда, передачи ему носила в изолятор, ездила в лагеря, пока сил хватало и денег…

Шавров зевнул в кулак, с хрустом потянулся. Он тоже прикидывал, не искупаться ли перед сном.

– Кроме шулеров, были карманники. Два звездохвата* числились в его приятелях. Так что, думаю, снимут с нас похоронные заботы… Всё-таки странно, что старуха на такое решилась. Вряд ли Кисельчук именно сейчас мог её чем-то удивить. Но с кем не бывает? Женчик, погружаешься?

Квинт к этому времени успел зайти в воду по колено.

– Погружаюсь. А ты иди, ешь. Зря я, что ли, старался? Там, на кухне, под полотенцем. Две кастрюльки.

– Ладно, иду. Смотри, не утони. – И Валентин проворно собрал одежду с лежака.

– Твоими молитвами, – махнул рукой Евгений и быстро поплыл по зеркальной, тихой воде.

Спустя неделю Евгений Квинт горько пожалел о том, что подробнее не узнал у Валентина, как и что произошло в семействе Кисельчуков. Каким человеком была мать-убийца? Как они жили с сыном в последнее время? И что там, у Шаврова, за свидетель, который может многое рассказать, а потому усиленно охраняется? Как удалось зафиксировать сам момент убийства? Почему тогда он не остановил старуху, дал ей покончить с собой? Наверное, был заинтересован в её молчании.

В тот вечер, нежась в прохладной солёной воде, Квинт продолжал думать над этим делом. Если всё было так, как сказал Шавров, наиболее правдоподобная версия высказана. Если же тот свидетель – лицо заинтересованное, и помог бабушке умереть, тогда картина другая. Может быть, и вешалась-то, испытывая давление с его стороны? А потом он бросился в милицию, сообщил, что в Янтарном на вилле – два трупа.

Тогда, получается. Квинт направил следствие по ложному пути. У него нет всей информации, а без неё работать очень трудно. Да это и не Валькина забота. Пусть они там, в Ростове, сами репу чешут. А нам бы со своими дубарями разобраться. Чего доброго, опять отзовут из отпуска. И точно – как в воду глядел…

Перевернувшись на спину, Квинт покачивался на волнах. Он видел ночное небо, невообразимо далёкие звёзды. Смотрел вверх жадно, облизывая губы, словно хотел запомнить в подробностях этот нетронутый покой, сонную тишину, вытянувшиеся вверх тополя за Валькиной дачей. Ту самую осыпающуюся тропку, что вела к дому от залива. Не верил он в долгое счастье, в уютный покой.

Представлял, как Валька включил свет на кухне, вымыл руки, достал из ящика стола нож и вилку. Потом открыл кастрюльки, вывернул их содержимое на тарелку и сел ужинать. Евгению есть не хотелось. Он жалел, что не может провести здесь всю ночь. Придётся возвращаться в духоту спальни, распахивать окно настежь и укладываться поверх одеяла. Опять придётся до утра ворочаться, вспоминая все эти трупы, мысленно листая папки с делами. И что людям не живётся, когда мир так прекрасен?…

Квинт не ошибся в своих предположениях. Через день из Москвы в Таганрог привёл факс – на имя подполковника Шаврова, для следователя Квинта. В первом послании суть дела Гусевых была изложена очень скупо. Но Евгений Михайлович вспылил не на шутку. Что они в Москве, белены объелись?! Ладно, в Таганроге народ неискушённый, а уж там-то…