Инна Тронина - Лунатики

Любая экспертиза докажет вину Веры Фёдоровны Гусевой. Самый лояльный суд признает её убийцей. Может быть, она сошла с ума, но не понимает этого? Надо обязательно рассказать про этот сон. Наплевать, что отправят в тюрьму или в психушку. Только бы не пожалели, не простили! Самое страшное наказание для неё – остаться здесь, на даче, без внука. И каждый день видеть в станке этот нож…

Жаль, что не расстреливают в России женщин, да и мужчин тоже – в таком возрасте. А то бы она вопросила для себя высшую меру. Никогда не забыть ей вытянувшегося, плоского тела внука, его зажмуренные глаза, усики над верхней губой. Из ноздрей текла кровь, а теперь засохла. И при жизни у внука часто шла кровь носом, особенно после гриппа. А потом он занялся спортом. Зимой катался на лыжах, летом – ходил на байдарке с друзьями.

Вера Фёдоровна кончиком корявого пальца прикоснулась к нательному кресту внука, удивлённо покачала головой. И снова надрывно завыла, уже ничего не пытаясь понять. Всё было и так ясно. Какой там приговор суда! Бывший главбух Гусева сама себя убьёт. Ни за что не станет жить с таким грузом на сердце. Попросит лишь о том, чтобы похоронили их с внуком в одной могиле.

Но в загробной жизни они не встретятся. Лишь бы Серёжка хоть там узнал, что бабушка его невиновна. Она убила, не сознавая этого. А ведь от неё-то внук меньше всего ожидал подобного. Вернее, совсем не ожидал. Постоянно говорил, что только ей верит, может открыть душу…

– Да прости же, солнышко, прости! – Гусева не выпускала застывшей руки внука.

А потом вспомнила, что шофёр всё ждёт Сергея Александровича. Надо бы сказать Диме, что на сегодня он свободен. Впрочем, нет, он ведь должен вызвать милицию, что-то делать. Дима – парень ушлый. Ему двадцать лет, а во всём уже разбирается. Знает, как себя вести, когда убитый лежит в доме. А она сама ничего не может сделать. Даже не понимает, как всё это конкретно случилось. Ведь никогда не страдала никакими психозами. Всегда была волевой, сильной, суховатой, неэмоциональной. Все проблемы решала сама, в одиночку.

Во время войны потеряла обоих родителей, пошла к станку, на завод. Без отрыва от производства окончила институт. Похоронив мужа, осталась одна – сын уже женился на Серёжиной матери. Через пять лет пришлось взять к себе внука. Ни сыну, ни невестке ребёнка не отдала. Если уж родителям нет дела до чувств мальчика, то их новые половины и вовсе кроху со света сживут. И каждый орёт: «А почему я?! Это и твой ребёнок тоже!»

Вера Фёдоровна прекратила это безобразие, раз и навсегда заявив: «Он мой!» Вот уж бывшей невестушке раздолье будет! Да и сын тоже «спасибо» не скажет. Они оба, пальцем не шевельнув для Сергея, теперь начнут надрывно его оплакивать – в пику слишком самостоятельной бабке. Вот теперь они мальчика полюбят, когда ему это уже не нужно. Наслушается его душа про себя самых лестных слов. Только где раньше-то были эти горе-родители?…

Гусева пальцами вытерла слёзы. Когда-то её серые, волоокие глаза плакали красиво. Сейчас же Вера стала морщинистая, отвратительная, как все старухи. Её зарёванное лицо могло вызнать не сочувствие, а раздражение. Она держала себя в руках при самых трудных обстоятельствах. Например, в сорок первом году, когда от недосыпания угодила рукой в шестерни станка, не стонала и не орала. Знала, что надо терпеть. Руку чудом спасли, но потом она плохо сгибалась, болела. Тогда и сделали Веру Печорину счетоводом, а затем – бухгалтером.

Но вести хозяйство, стирать пелёнки приходилось самой. Думала, что вкладывается в будущее, и на старости лет одна не останется. А что вышло? Муж умер рано, а другой был Вере не нужен. Да и не попалось как-то подходящего. Думала, что из Алика толк получится, но ошиблась. Без отцовской руки парень совсем разболтался. Женился на иногородней, привёл её в дом. Вера Фёдоровна выгнала их обоих, потому что её посмели просто поставить перед фактом. Так и не приняла Елену, тем самым сохранив жилплощадь. Теперь там Алик живёт с новой семьей.

А Вера всю жизнь потратила на других. Покоя не видела, здоровья не берегла. И ведь не озлобилась, не взяла за правило срывать гнев на слабых. Ни Алика, ни Серёжу пальцем ни разу не тронула. Наказывала сына и внука лишь тем, что хмурила брови и не разговаривала с мальчишками. Но продолжала кормить их, мыть, укладывать спать – когда были маленькие. А после они и сами избегали конфликтов – слишком тягостной становилась тогда атмосфера в доме.

И вот сегодня ночью она убила внука. Даже не знает точно, в котором часу. На памятнике будет тринадцатое мая. Полночь к тому времени давно прошла. А как они сидели под яблоней, дыша вечерней прохладой! «Перед смертью не надышишься…» Да, верно. Но Серёжка не думал, что это произойдёт так скоро. Алик, конечно, свою мать проклянёт. Не поверит, что она сделала это во сне. Но тогда как иначе? Неужели она могла целенаправленно, тщательно готовить такое преступление?…

Это исключено. Но точно также невозможно и безумие. Не такой она человек. Ладно, ничего уже не исправишь. Надо встать с пола, умыться, как следует запахнуть халат. В доме всегда прибрано – перед чужими людьми не стыдно. А ведь их наедет много – следователь, милиция, понятые, да и врачи тоже.

Надо сразу во всём признаться, но обязательно сказать, что случилось всё при полном помрачении сознания. Она со стороны видела, как совершала убийство, но помешать самой себе не смогла. Её, конечно, арестуют, увезут в тюрьму. Надо заранее собраться – принять душ, собрать сумку. Гусева с трудом, встав на четвереньки, поднялась с ковра. Это раньше могла легко вскакивать, а теперь сердце с трудом выдерживает такие упражнения.

Она плакала, потом смеялась, воображая себя в сумасшедшем доме. Кто бы мог подумать?… Конечно, старуху туда и упрячут. Пусть там и перекинется. Перспектив у неё меньше, чем у любой другой заключённой. И возвращаться некуда – без Серёжи дом пуст. Даже если Алик поверит, что мать сошла с ума, и простит, сама она вечно будет помнить Серёжины зажмуренные глаза, отросшие усики и нож в его горле…

Наконец-то она распрямила хрустящие колени и, пошатываясь, побрела к двери. На мертвого внука больше не оглядывалась. Боялась, что лишится чувств, а нужно ещё так много сделать до приезда милиции!

Опираясь на перила, она стала спускаться. Солнце мучило, заигрывая, пробираясь сквозь жалюзи, в вырез халата. Ступеньки нагрелись, и Вера чувствовала живительное тепло. Наконец, она подошла к окну на площадке, нажатием кнопки убрала жалюзи.

Разъярённый Дима курил около «Вольвочки» и опять смотрел на часы. Он притопывал рыжими нубуковыми туфлями и ерошил волосы. Он ещё не знает… Вера Фёдоровна почувствовала, что именно в этот момент рассудок её помутился. Она громко захохотала.