Мария Королькова - Идеальное создание. Роман

«Мистер Дон, высылаю вам портрет моей младшей сестренки-она здесь чудо как хороша. Не могли бы вы сделать куклу, похожую на нее и непременно в лиловом платье с оборками»,

«Дорогой Дон. Мои родители обещали мне, если я перестану грубить старшей сестре и пугать по вечерам нашу горничную, у которой от меня сделался нервический припадок, выписать набор солдатиков из вашего магазина. Нельзя ли что б мой набор оказался лучше того, что вы сделали на прошлое Рождество для моего кузена напыщенного болвана Тима, который и в войне то ничего не понимает».

«Дорогой Дон. Моя семья всегда была бедна. Когда я была маленькой, у меня не было ни единой куклы, а я всегда мечтала о кукле с золотыми локонами и лицом точно как у ангелочка. Теперь мои финансовые дела значительно улучшились – я счастливая обладательница приличного ежемесячного дохода, и если бы вы смогли исполнить мою мечту, то я бы не поскупилась на щедрую оплату».

«Дорогой Дон, я знаю, что великий волшебник и все можете. Нет ли у вас коньков для плюшевых медвежат? Мой медвежонок ужасно хочет научиться кататься на коньках».

Дон перечитывал некоторые письма по несколько раз, делая пометки на полях, а затем открывал свою толстую рабочую тетрадь, в которую записывал имя и адрес, а так же все пожелания заказчика, после чего брал альбом и карандаш и принимался за эскиз.

Подобно художнику, пишущему портреты, он максимально точно старался соблюсти сходство с оригиналом и не упускал из внимания ни одной, даже самой на первый взгляд незначительной детали.

Он так же крайне серьезно относился ко всем пожеланиям своих просителей, будь они написаны строгим взрослым почерком или представлены в виде неряшливых детских каракуль и с равным усердием выполнял работу как для знатных людей, так и для самых обыкновенных.

Его увлечение медициной во многом помогло ему, привив дотошность и внимательность, с которой врач осматривает пациента, стремясь выявить истинную причину недуга. Проводя дни в подвале, не видя солнца и не ощущая дыхание весеннего ветра, он выводил эскизы и чертежи будущих игрушек, рисовал наброски и обозначал размеры. Его отросшие золотистые, не лишенные, правда, первых седых прядей, волосы, падали на сосредоточенное лицо, когда он делал пометки в рабочем альбоме, склонившись над массивным старым столом.

За все долгие годы кропотливой работы он мог бы поручиться в одном – ни одна его кукла не была выполнена второпях, или недостаточно точно, или скопирована с другой подобной. Ни одна его кукла не имела двойника. В каждую игрушку он вложил душу… не свою. Он овладел одному ему известным искусством – легко заглядывал своим просителям в душу, тщательно вникая в любые тонкости и детали, а затем вкладывал ту часть их души, которую смог разглядеть, в игрушечные глаза и щеки. Все это время, каждый день он кропотливо и целеустремленно искал, исследовал, старался понять всю глубину человеческой природы и отразить ее как можно точнее. С каждой новой игрушкой ему удавалось все большее сходство. Как говорила его младшая дочь, двенадцатилетняя Китти: «все кончится тем, что они просто оживут».

Дон по-прежнему крайне редко бывал на людях. Он вовсе не пренебрегал здешним обществом, не находил его излишне скучным или провинциальным, но при этом уделял ему времени не больше, чем обязывали приличия, светский этикет и занимаемое им здесь положение

Казалось, ему было просто жаль тратить драгоценное время на все, что отвлекало его от работы.

Жители часто задавались вопросом: почему бы Дону не взять себе учеников, не переложить на них часть заказов, самому между тем наслаждаться праздностью. Он преуспел так, что мог бы больше ничего не делать, живя на свое более чем достаточное состояние. Его непостижимое усердие и трудолюбие ремесленника оставались для многих загадкой. Он работал как бедняк, знавший, что если урожай на его поле не вызреет, то зимой он будет голодать. Он тратил все время и силы, точно сапожник, вынужденный содержать семерых маленьких детей.

Дети Дона давно привыкли к тому, что их отец постоянно занят и потому без крайней необходимости никогда не отвлекали его от дел.

Старшему сыну, Тому, названному в честь дедушки Дона, к тому времени минуло двадцать два года. Он получил прекрасное образование и теперь работал в одном из столичных банков. Том был честолюбив равно как и трудолюбив, и сочетание этих двух качеств позволяло ему добиваться всего самому, не прибегая к помощи именитого отца. Впрочем, он унаследовал его фанатичное трудолюбие равно как и статную фигуру. От матери же ему достались вдумчивые серые глаза в обрамлении пушистых черных ресниц. Они могли бы вскружить голову не одной девице, если б только их взгляд был не таким отстраненным и сосредоточенным на чем-то куда более важном. Однако Том был все же не настолько предан своему делу как Дон, и ему, тем не менее, была свойственна некоторая мягкость, не присущая ни Дону ни Шейле. Дон говорил, что характером он пошел в своего деда, который, несмотря на высокий пост, все же превыше всего чтил уютное кресло у камина и сытный ужин в обществе своей обожаемой жены.

А что домладшенькой Китти, то ей было всего лишь двенадцать, и как любил говаривать Дон: «это лучшая кукла, которую я создал».

Ни внешне, ни по характеру Китти не походила ни на отца, ни на мать. Ей не досталось ни аристократичных черт лица Дона, ни утонченных Шейлы, ни ослепительно голубых и ни призрачно-серых глаз, ни пепельно-русых или золотистых волос, ни хрупкой фигурки, ни высокого роста. Она была похожа на свою бабушку. Волосы цвета потемневшей меди зимой и янтарного меда летом, белая как молоко кожа, маленький аккуратный рот и зеленые глаза, похожие на изумруды в оправе из темного золота. Китти едва ли соответствовала стандартным идеалам красоты, но стоило ей появиться где-нибудь, она неизбежно притягивала к себе внимание.

Не будучи слишком общительной, за все это время она обзавелась только одним настоящим другом, хотя желающих дружить с дочерью кукольника ясное дело было немало. Вместе с тем вряд ли ее можно было упрекнуть в недружелюбности или отсутствии хороших манер и надлежащего воспитания. Не стремясь быть отличницей в школе, она, тем не менее, одинаково успешно справлялась со всеми предметами, будь то география или арифметика. Ее нельзя было назвать живой или слишком подвижной, так же как и нельзя было сказать, что она задумчива, молчалива или мечтательна. В ней не было присущего детям нетерпения и неуемного любопытства. Она не слишком увлекалась куклами или нарядами подобно другим девочкам ее возраста, однако ее платья всегда ей шли, а волосы были убраны в опрятную прическу.