Владислав Вишневский - Аллегро

Дверь с петель не слетела потому, что учёная уже была. Тоже с тоской ждала. Вовремя успела подсуетиться… подвисла на шарнирах. Бабах! Четверо влетели боулинговым шаром!

– Товар…

– Мол-лчать! – опорожняясь, наконец, взорвался подполковник. Словно тебе баллон с пропаном в комнате бахнул. – Ит-ти вашу мать!!

Четвёрка опоздавших, наткнувшись на вопль «молчать», как грудью об шлагбаум, едва не рванула за дверь, обратно.

– Куд-да! Сто-я-ать! – вовремя угадал дирижёр. – Смир-рно! – предупреждающе рявкнул.

Нарушители армейской дисциплины, естественно, вытянулись… Но хорошо бы только этим всё ограничилось. Запоздало влетевший пятый, очень большой и крупный, чёрный и носатый, неожиданно запросто сбивает всю эту выстроившуюся перед ним, около дверей, шеренгу, как те кегли, как атомный взрыв сзади… На пол их. Вповалку. Они, естественно, раскатились. «Я не хотел, я случайно, а что они тут все двери загораживают!» – говорил удивлённо-расстроенный вид пятого. Хорошо ещё дирижер успел вовремя увернуться, отскочить… В его-то годы!

– Да вы что, тут?!.. – уже в голос заорал подполковник, глядя на ёрзающих под ногами по полу нарушителей. – Я вам что здесь?!.. – подполковник задохнулся от богатства нахлынувших чувств. – Попка какой тут, у вас, да? Оркестр позорить! Меня позорить!! Да я вас!.. Ёп…

Остальные музыканты, вытаращив глаза теперь уже не от жалости и сочувствия, а от восторга, едва сдерживались от разрывающего внутреннего хохота. Боясь одного – в диссонанс с настроением подполковника войти. Пытались удержать на своих лицах что-то подобие порицания и даже скорби, но… выглядели как идиоты.

– Да я вас!..

Продолжение обвинительного приговора весьма кстати прервал вновь заступающий помощник дежурного по полку, молоденький капитан из роты связи. Спешно входя, он с интересом и пониманием мгновенно просёк критические минуты в жизни музыкантов. От подполковника разве что дым не валил, гром и молнии только. Лихо кинув руку к фуражке, одновременно пристукнув пятками сапог, пряча ехидный восторженный огонёк в глазах, капитан спокойно произнёс:

– Товарищ подполковник, начальник штаба сказал. бегом вас на плац!

Подполковник, остановившись, смотрел на него глазами разъярённого быка увидевшего вместо одной красной тряпки, почему-то сразу две…

– Меня! Одного? – растерянно заморгал он глазами.

– Зачем, одного? – с бесстрастным лицом, но богатыми осуждающими обертонами в голосе, пожал плечами капитан. – С оркестром, наверное. Сказал, чтоб немедленно и бегом!

– Без тебя знаю, что с оркестром! – приходя в себя, рявкнул наконец подполковник, и добавил. – Уже идём, скажи. – И махнул рукой. – Свободен.

– Разрешите идти, товарищ подполковник? – затягивая время, сбивая этим накал, тупо поинтересовался капитан, блеснув хитрыми лукавинками глаз.

Да иди к… иди, я сказал! – Пряча растерянность, гневно замахал руками подполковник, но удержался всё же, не послал капитана… а мог бы, в таком-то состоянии, вполне мог.

А капитан и не обиделся, он точно знал, это не его именно сейчас куда-то посылают, а так, вообще…

– Есть! – пряча усмешку, стрельнув при этом глазами по сторонами, держитесь, мол, ребята, я всё сделал, капитан привычно махнул рукой к фуражке, повернулся и вышел.

– Ну чего стоим?!.. – аж подпрыгнув, вновь заводясь, взревел подполковник. – Бег-гом все на плац, в-вашу мать! А с вами я потом разберусь… – кулаком пригрозил группе нарушителей. – После… Р-разгиль-дяи!

Музыканты этого уже не слышали, они гремели сапогами по коридору.

Последним на плац вкатился конечно же дирижёр, будто его только одного и ждали.

Заступающий на дежурство офицер, начальник финансовой службы полка полковник Старыгин, тучный, пожилой, сложив руки за спину, скучающей походкой одиноко прогуливался в центре плаца, туда-сюда, сюда-туда, и обратно. Словно неприкаянный, ровно тебе маятник. Но маятник не бодрый, а явно укоризненный: на лицо нарушение армейской дисциплины, как-никак… И мысли у товарища полковника соответствующие, и маска на лице, и фигура вопросительно-восклицательным знаком… Весь остальной состав нового наряда – рядовые, сержанты, прапорщики, младшие офицеры – переминаясь с ноги на ногу, стояли в строю, тоже скучали. Ну сколько ещё стоять, а, молча переглядывались. В общем-то, какая им разница, спит ли, стоит ли солдат – служба идёт… Стоят пока, дремлют… Ну, наконец-то, завидев сыплющихся на плац – как ошпаренных! – музыкантов, в строю криво усмехнулись, ожили. И начфин перестал вышагивать, остановился. Склонив голову набок, терпеливо ждал… Пропустив музыкантов, будто не заметив, с интересом глядел на торопливо приближающегося вспотевшего дирижёра, ловя его виноватый взгляд, демонстративно качал головой, выразительно постукивал пальцами по своим наручным часам… Опаздываете, мол, товарищ «начальник», ожидать заставляете командование, понимаешь… Забылись, кто здесь кто! Нехорошо… Напомним! Наказать вас придётся, товарищ подполковник… Доложу командиру. Придётся!..

Помдеж, тот самый капитан из роты связи, явно с сожалением гася на лице ухмылку, отбрасывая её, как недокуренную «вкусную» сигарету, резко вскричал, встряхивая разомлевший строй:

– Наря-ад, р-равняйсь… Смир-рно!

Дирижёр, подполковник Запорожец, с красным ещё от негативных чувств лицом, ладонями вперёд, глядя за спину, поднял перед оркестром руки…

– Р-равнение на ср-редину! – скомандовал помдеж, лихо развернулся вокруг себя, и подтянутый и красивый, зашагал на встречу заступающему в наряд старшему офицеру… Не просто зашагал, под звуки марша. Тут никогда промашки не было. Оркестр всегда вступал вовремя. Дирижёр, хоть и спиной иной раз стоял, но отмашку давал вовремя.

«Встречный марш» победно гремел над плацем. Гордо выгибал воинскую грудь. Поднимал подбородки, восторженно отражаясь в глазах, солдатских душах, и всех тех, кто, пусть и издали, слышал сейчас эти звуки. Музыка звучит, – слышите? Военная музыка. Наша…

До вечера Гейл ходила как в тумане. Боролась с желанием лечь спать. Мадлен, отвлекая, протащила её по всем кабинетам посольства. Гейл со всеми здоровалась, с иными обнималась, пила где чай, где кофе. С трудом старалась удержать нить разговора, отвечала на разные пустячные вопросы, улыбалась знакомым и не знакомым сотрудниками посольства, своим землякам. Сотрудники завидовали Гейл – как же! – только что из дома. Они скучали по Штатам, своим родным и близким. Позвонил и дядя, он был на совещании в Российском МИДе, готовились к очередному Саммиту – встрече Глав государств. Извинился, что не мог лично встретить, но если до вечера она выдержит, не уснёт, он обнимет её, и они обязательно побеседуют. Поздравил с приездом, спросил, как она себя чувствует, как родители, как его любимица Кэтрин. Дядя особенно расположен был к младшей сестрёнке Гейл, пятнадцатилетней девушке Кэтрин. Красивой, как и Гэйлл, голубоглазой и веснушчатой девушке со своеобразным характером.