Павел Саксонов - Андские рассказы – 2. Юля

Однако благие намерения – благими намерениями, но если уж сразу что-то пошло не так, вероятность «нормализации процесса» невысока. Закон подлости. Сработал он и на этот раз. Правда, не совсем обычно: замаскировался под привычную для El Diario Imperial отзывчивость читателей.

Не прошло и часа после того, как свежий номер газеты – с фотографией, статьей и заметкой – появился в продаже, редакционные телефоны принялись безостановочно звонить. В большинстве звонков ничего информативного не было. Люди просто интересовались всякой всячиной: обошелся ли пожар без жертв (в статье об этом ничего не говорилось), на какую сумму потянет ущерб и была ли застрахована машина главного редактора (конечно, была), зачем наполненный пиротехникой пикап припарковали возле участка (откуда нам знать?), случайным ли было возгорание или кто-то неудачно пошутил (это – забота следствия), будут ли восстановлены сгоревшие зеленые насаждения (почему вы решили, что они сгорели?), куда переместят полицейский участок (на это лучше ответят в самой полиции). И так далее, и тому подобное.

Журналисты, поочередно отвлекаясь на звонки, старались общаться с людьми предельно вежливо и корректно и даже не забывали шутить – смотря по обстоятельствам: если звонивший казался по голосу молодым, отпускали не совсем приличные шутки; если звонил человек с дотошно-правильным выговором, пускали в ход какую-нибудь избитую шутку – из тех, какие обожают авторы академический статей в солидных ежегодных бюллетенях, когда решают прикинуться простыми смертными; если же голос был женским – особенно если голос явно принадлежал даме почтенного возраста, – превращались в куртуазных кабальеро и шутили соответствующим образом. Ничего непривычного. Всё как в любой другой раз, когда в газете появлялось что-нибудь, что вызывало у читателей интерес. Так бы и прошел весь день, но ближе к обеду раздался звонок, ожидать которого не мог никто. Поднявший трубку и ответивший журналист приготовился отпустить очередную шутку, но вдруг переменился в лице и замахал свободной рукой, привлекая внимание коллег. Включил громкую связь и положил трубку на стол.

«Простите, сеньор, не расслышал вашего имени. Вы бы не могли представиться еще раз?» «Рауль». «Здравствуйте, Рауль. Значит, вы тоже интересуетесь пожаром? Да?» «Я уже сказал: меня интересует только одно. Я…» «Да-да, Рауль, я понимаю. Так что же вас интересует?» «Кукла сгорела или нет?» «Какая кукла?» «Послушайте! – звонивший, похоже, злился и не бросал трубку только потому, что он действительно хотел узнать нечто очень важное для себя. – Послушайте, господин журналист, не валяйте дурака. Вы там были, вы знаете, о какой кукле я говорю. Она сгорела или нет? Отвечайте!» «Рауль, – журналист наполнил свой собственный голос примирительными нотками, – скажите, пожалуйста, почему я должен вам отвечать? Если вы назовете причину, я, возможно, отвечу. Заметьте, я не говорю, что отвечу. Я честен с вами. Я говорю, что возможно отвечу. Будьте и вы честным со мной. Почему вы интересуетесь куклой?»

Назвавшийся Раулем незнакомец молчал, но трубку по-прежнему не вешал. «Хорошо, – зашел с другой стороны журналист, – ответьте на другой вопрос: вас что-то беспокоит?» «Да». «Что именно? Я могу вам помочь?» «Возможно». «Но что же все-таки вас беспокоит, и как я могу вам помочь? Давайте так. Я…» Журналист, показывая жестами, чтобы кто-нибудь другой связался с полицией, заговорил с Раулем медленно-медленно, так, чтобы начатый им, журналистом, монолог продлился как можно дольше, но вместе с тем и не вызвал у Рауля подозрений. А пока он проделывал этот фокус, другой журналист – с мобильником в руке – вышел в коридор: чтобы Рауль не услышал то, чего слышать ему не полагалось. Вернувшись в комнату, он протянул коллеге записку: «Цела». Тот изумленно выгнул брови, как бы переспрашивая: «Точно?» «Точно, точно!» – закивал головой связавшийся с полицией. «Ну что же, Рауль, вы видите, мое предложение справедливо. Итак?» «Хорошо, я согласен. Вы же не обманете?» «Нет». «Тогда на Эвитамьенто. – Рауль назвал адрес. – Ориентируйтесь по вывеске „Дрова“».

Главный редактор, узнав о готовящейся встрече с неким Раулем, в восторг, мягко говоря, не пришел. Журналисты, предвидя такую реакцию, подумывали, а не скрыть ли это дело, но не рискнули: было бы еще хуже. Главный же и впрямь разбушевался. Вообще-то он – не любитель переходить на крик, но тут не сдержался. А когда покончил с образными выражениями, задал своим подчиненным очень простой вопрос: «Вы хоть понимаете, что натворили?» Но хотя вопрос и был простым, ответить на него было сложновато. Потому что, с одной стороны, журналисты, конечно, всё понимали, но с другой, уж очень не хотели признавать ошибкой свое стремление ухватить за кончик ниточку в клубке запутанных событий. «Отпустить вас одних я не могу, – между тем, говорил Главный. – „Дрова“! Это же надо – „Дрова“. А почему не бюро ритуальных услуг? Согласен, если Рауль – тот самый водитель, он – не убийца. Но что мы знаем о двух других? Почему вы решили, что их не будет на встрече? Потому что Рауль так сказал? А если он сам – жертва? А если его выслеживают? Нет, как хотите, но отпустить вас одних я не могу. Но как же вас не отпустить одних, если вы согласились на условие, что полиции не будет? Что вы вообще ни о чем в полицию не сообщите? Признайтесь как на духу: вы ополоумели, да? Когда это мы действовали на свой страх и риск? В обход полиции и других официальных структур? Мы что – частное детективное агентство? Мы никогда не лезли поперек следствия и никогда ничего ни от кого не скрывали. Наша сила не в том, что мы готовы докапываться до истины, когда это того стоит или может помочь людям. Наша сила в том, что мы опираемся на оказываемое нам доверие, в том числе и на то доверие, которое нам оказывают полиция и прокуратура. Если мы начнем своевольничать, утаивать известное нам – пиши пропало. Нас в жизни больше ни к чему не подпустят. Отовсюду вытолкают взашей. Мы превратимся в желтый листок, питающийся не фактами, а сплетнями! Я уже молчу о том, что мы сами превратимся в преступников, потому что только преступники скрытничают и бегают от полиции. Хорошенькую свинью вы мне подложили! (Hicisteis una grande marranada para mí). Что я должен делать?»

Очевидно, вопрос носил риторический характер, поэтому журналисты промолчали. А Главный поерзал в кресле, поерзал, взялся за телефон, но тут же его отложил. Еще поерзал, встал из кресла и прошелся по кабинету. Журналисты терпеливо ожидали решения. Они понимали, что вышли за рамки дозволенного, но все же надеялись на то, что Главный сумеет найти выход. А тот подошел к окну и мрачно воззрился на суету за ним. Шел дождь. На узких тротуарах узкой улицы – как-никак, исторический центр! – развернулась настоящая битва зонтов. Эти зонты цеплялись друг за друга, отталкивались, временами, сцепившись, выворачивали друг друга спицами наружу, и всё это под энергичные восклицания своих владельцев и владелиц. А между покрытыми взбесившимися зонтами тротуарами изображала жизнь проезжая часть. На самом-то деле проезжая часть была мертва, но прикидывалась живой: застывшие в пробке автомобили сигналили, расцвечивались огоньками стоп-фар, взмахивали дворниками, сметая со стекол дождевую воду. Иногда, нужно признать, получалось удачно. Вот старенький «Уно» с единственным дворником через стекло смахнул воду так, что она водопадом обрушилась на соседнюю машину, и та возмущенно загудела. А вот темно-серый «Ярис», стоящий вплотную к тротуару, обдал брызгами из-под дворников кого-то под симпатичным вишневым зонтом, и этот кто-то, оказавшийся молоденькой девушкой, немедленно закрыл зонт и принялся лупить им по зеркалу «Яриса».