Роман Суржиков - Ферзь – одинокая фигура

– Принцип стимул-реакция, – ляпнул я. – Ой, прости-прости, молчу.

– Вот смотрите, Георгий Иваныч. Тут штука в том, чтобы не просто спросить, а спросить с импульсом волевого давления, нажать на один из энергетических центров. Позвольте, я покажу.

Дим встал, повернулся лицом к начальнику отдела, навис над ним. Что-то в ладье изменилось – неуловимое сочетание выраженья лица, осанки, напряжения бицепсов и пресса. Я быстро прощупал его. Аура Дима, мерцающее свечение тела, уплотнилось перед животом, и он жестко сказал:

– Георгий, когда в последний раз жену бил?

Начотдела встал, исподлобья холодно уставился в глаза ладье. Его энергия также собралась у живота, навстречу давлению Дима.

– Я не подниму руку на женщину, и ты это знаешь. Что еще за шутки?

Дим расслабился, словно стал меньше ростом, и примирительно тронул Ивановича за плечо.

– Простите, Георгий Иванович, это был дурной пример, и с вами никак не связан. В мыслях не имел вас оскорбить. Я только хотел, чтобы вы ощутили это. Где сейчас чувствуете силу, жар?

– В животе, – начотдела притронулся ладонью.

– Это третий энергетический центр – агрессия, животная сила. Я атаковал вас жестко, и вы ответили тем же, что показывает ваш принцип реакции: вы не уступаете агрессии и даете сдачи. Если бы в упомянутой выше ссоре с женой она попробовала на вас давить, то где села, там и слезла бы. Вас, как скалу, не сдвинешь с ваших позиций.

Удовлетворенный, администратор вновь сел на бревно.

– А вот другой пример. Владя, можно, на тебе покажу?

Я смело подошел к нему, при этом обостряя чувство энергии и приглушая анализ, чтобы уловить заранее, куда пойдет удар. Дим широко и сладковато улыбнулся, приобнял меня, чуть подмигнул, и фокус его энергии скользнул вниз, к паху. Стало ясно, что сейчас последует какая-то пошлость, но того, что он произнес, я ожидать не мог:

– Владька, а та мертвая баба в ванной, она же красивая, а? Особенно голая и в брызгах крови. Трахнуть ее не хотел бы?

Горячий сгусток провалился в самый низ живота и лопнул там. Стало горячо, злобно, страшно, и еще как-то, и от этого как-то аж душно и не по себе. А ладья вел рукой вверх-вниз, и я не понимал его движенья, не мог отследить. С запозданием пришла мысль: Дим провоцирует тебя, сбивает с толку, не поддавайся, отбей. Я манерно скривился:

– Фи, сударь, какой моветон! Не проецируйте на ближнего свои извращенные фантазии.

Рука Дима остановилась на уровне моего лба.

– Вот. Здесь твоя энергия – в волевом центре. Я вышиб тебя из колеи, твоя аура смешалась, и на три секунды энергия стекла к нижним центрам. Чтобы достойно дать сдачи, тебе пришлось восстановить контроль усилием воли, и это легко заметно.

– Это плохо?

– Я атаковал между первой и второй – на границе страха смерти и жажды секса, между либидо и танатосом. Удар попал в цель, значит, в этой области у тебя пробой. Волевым импульсом ты перекрыл его, но потратил на это три секунды. В течение трех секунд твое сознание отставало от событий, и я мог бить прямо в бессознательное, если бы хотел. Как видим, это эффективный прием.

Я кивнул и отвел взгляд.

– Владь, не обижайся. Не сомневаюсь, что ты знаешь эти штуки в теории. Но практика имеет одно отличие: на практике все случается внезапно. Это и хотел показать.

Я сел. Почувствовал, как теплеют щеки, и сфокусировал внимание в кончиках пальцев, чтобы не покраснеть. Дим присел у шампуров, пошевелил их. Георгий Иванович спросил:

– Вадим, постой. Почему ты говоришь о невербалике? Как я понял, ты работаешь все равно словами.

– Святая наивность! – Дим усмехнулся и воздел глаза к небу. – Мои слова – это, видите ли, только антенна. Ну или громоотвод, кому как нравится. Этакий металлический стержень, вокруг которого концентрируется энергия… Кстати, а шашлыки-то готовы!

Наступила пикниковая идиллия: с пахучим мясом, свежими овощами на пластиковых тарелках, журчаньем воды в пяти шагах. Мы расположились на подстилках – сперва сидя на коленях, бойко перешучиваясь, перебрасывая друг другу то соль, то бутылку лимонада или пакет кетчупа. Георгий Иванович ел со степенным видом, иногда значительно сообщал: «да, хорошо!». Дим хохмил, встряхивал газировку, прежде чем передать кому-нибудь, а свободные от мяса шампура ловко метал так, что они вонзались в песок у воды. Аленка, его жена, мокрая после купанья, кушала мало и скромно, терлась о Дима то бочком, то спиной, и, очевидно, блаженствовала. Бетси засыпала вопросами мужа Любви Николаевны – добрую треть жизни тот проводил в заграничных командировках, и сейчас довольно увлекательно рассказывал не то о Дании, не то о Новой Гвинее. Белла слушала с набитым ртом и широко распахнутыми глазами, а Элен покровительственно взирала на нее, мол, что ни говори, а муж – штука ценная!

По мере поглощения пищи голоса становились все более тягучими, а позы – вальяжными. Утомившись от еды, народ отползал чуть в сторонку и укладывался с блаженным вздохом – кто на бок, кто на спину. «Ну, что, живчики, в волейбольчик сыграем?» – хохотнул Дим, откинулся и закурил. Он выдыхал дым вверх слабой, но пахучей струйкой, Любовь Николаевна, расположенная с подветренной стороны, слабо ворчала на него, однако перелечь подальше друг от друга обоим было лень.

Под умиротворенное шуршание голосов я задремал на время, как вдруг кто-то осторожно тронул за плечо. Миниатюрная рыженькая Аленка сидела около меня на корточках.

– Владя, извини, пожалуйста, можно тебя потревожить? Хотела поговорить об одном…

Я хотел было пошутить на тему: кому же это неймется в сонном царстве, и отчего не подождать до ближайшего утра? Как вдруг понял, что царство-то и вправду сонное: дремлют все, кроме Аленки, и явно этого момента она и ждала.

– Слушаю тебя.

– Ты можешь погадать мне?

– Сейчас?

– Ну, только отойдем в сторонку.

Алена – очень деликатный человек. Ее деликатность – не столько от воспитания и вежливости, сколько от эфирной утонченности характера, от сходства души с полевым цветком или радугой. Алена обожает Дима, и он любит ее. Он знает, что привычные его резкость, развязность, цинизм болезненны для нее, и рядом с женой он бывает поразительно нежным, заботливым, предупредительным. Однако столь же тонким, как она, Дим быть не может: он сделан из другого материала. Дим всегда поймет жену, что бы она ни сделала или сказала… но он чувствует жизнь не так, как чувствует она.

Мы присели на бревно в стороне ото всех, отделенные широкой полосой кустов. Я расстелил на траве свою ветровку и принялся тасовать колоду. Смотрел при этом в глаза Алене и настраивался. Мое внимание утрачивало фокусировку, энергия становилась подвижной, могла течь туда, куда вели ее тончайшие оттенки чувства. В этом состоянии есть что-то от огонька свечи, дрожащего при любом дуновеньи… Когда интуиция обострилась, я ощутил настроение Алены: тревогу, под которой надежда, под которой сомнение и несмелость, под которыми – любовь.