Роман Суржиков - Ферзь – одинокая фигура

– Где труп?

– Внутри. Идем.

За дверью находились два больших зала. Первый – по-видимому, склад – заполнен пачками каких-то брошюр или журналов и гигантскими стопами бумаги на деревянных поддонах. Второй зал – печатный цех.

От запахов красок и растворителей воздух был едким, как кислота. Прошли вдоль серой печатной громады в жестяных кожухах, обошли тигельный пресс и ящик с обрезками бумаги. Тогда я увидел тело.

Оно лежало возле квадратной машины с ножом и было накрыто черным брезентом. По полу расползалось бурое пятно, отблескивало светом ламп. Контуры тела под материей отчего-то казались неестественными, что-то было не так.

Дим потянулся к брезенту. Сан Дмитрич ткнул машину ногой и сказал:

– Это электрическая гильотина. Рубит стопки бумаги до десяти сантиметров толщиной. Ну, и не только.

Перевел взгляд к аппарату. На его кожухе застыли темные потеки. Такой же бурой субстанцией, неровными печатными буквами было выведено: «НИЧТОЖЕСТВО». А внутри машины, в щели под широченным лезвием ножа, валялись две человеческие руки, срезанные у локтя.

Я невольно зажал рот ладонью.

– Тихо, тихо, тихо, – шепнул мне Дим и тронул за плечо. От касания стало легче: энергия друга шла из верхних центров, прохладная, прозрачная. Он-то знал наперед, что мы здесь увидим.

По его примеру, я сместил энергию вверх – к чистому, бесстрастному наблюдению. Только воспринимать, только констатировать, никаких реакций и чувств. Только впитывать образ каждой детали, каждого предмета. Я в режиме восприятия.

Тело. Дим откидывает брезент, мы оба склоняемся, смотрим. Покойник – седой щуплый мужчина, лоб высокий, лицо худое, от впалости щек скулы кажутся заостренными. Много морщин, в основном на лбу и у глаз. Складки вокруг рта. При жизни тонкие губы были очень подвижны. Он умел и любил говорить. Он был умен. На этом лице часто отражались задумчивость, душевная боль, умудренное высокомерие. Редко – веселье, радость, злость, ненависть. Он был интеллигентом чистой воды: как профессор истории, литературный критик, музыковед.

Его шея тонка и жилиста, обжата воротничком. Темно-зеленый галстук-бабочка, абсурдный, но уместный. Пиджак, рукава срезаны вместе с руками. Несчастный одет опрятно, тщательно, будто заранее подготовившись к похоронам. Будь рукава пиджака не столь узкими, он, вероятно, закатал бы их.

Посмертный эмофон уже тускл, почти неощутим, однако я знаю, чего ожидать. Прислушиваюсь и замечаю знакомые оттенки: облегчение, успокоение, избавление. Очищение страданием.

Дим спрашивает:

– Что было в карманах?

– Платок, бумажник, паспорт.

– Паспорт?..

– Паспорт.

– Когда наступила смерть?

– Вчера, между восемью вечера и полуночью.

– А вчерашняя смена окончилась?..

– В шесть.

– Говорите, работал редактором?

– Выпускающий редактор журнала «Душа».

– «Душа»?..

– Ежемесячный журнал, тираж восемьдесят тысяч, всеукраинский, – Сан Дмитрич безупречно педантичен при сборе информации. – Публикует материалы, связанные с культурой, религией, философией. Иван Березин работал здесь шесть лет.

– А до того? – спрашиваю я.

– Пока не установили. Когда прибудут здешние кадровики, мы получим его трудовую книжку.

Осматриваю гильотину. Это массивный железный агрегат суровой болотной окраски, пахнущий машинным маслом, чужеродный в век пластика. От ножа тянутся кровоподтеки, на станине слово «ничтожество». Две кнопки управления заклеены кусками скотча. К кожуху, выше ножа, приклеено фото пятерых детей: подростки – три мальчика, две девочки.

– Машина снабжена системой повышенной безопасности, – поясняет Сан Дмитрич. – Чтобы нож опустился, необходимо нажать одновременно две кнопки и педаль. Кнопки размещены так, что одной рукой две сразу не нажмешь. Чтобы обойти эту защиту, нужно заклеить две кнопки в нажатом положении, потом дожать ногой педаль.

– Что покойный и сделал.

– Покойный ли?.. – бросает Сан Дмитрич.

Дим резко оборачивается к нему:

– Стоп. Здесь в момент смерти был кто-то еще? Верней, спросим иначе: здесь МОГ быть кто-то еще?

– Дверь одна, засов был заперт изнутри, снаружи недоступен, – констатирует следователь сухо, скрипуче. – На всех окнах – решетки, они не повреждены.

– То есть покойный закрылся изнутри и покончил с собой, так?.. Или есть варианты?

– Пока вариантов нет, – говорит Сан Дмитрич, с силой наступая на «пока», и продолжает. – Мы опросили печатников. Двое из них знали редактора. Это был депрессивный мужик, любил, значит, о судьбах народа поспорить и коньячку в кабинете выпить, иногда утром. Но помимо судьбы народа, у него все хорошо было. Платили неплохо, начальство любило, несмотря на коньячок. В пятницу он уходил довольно поздно, но люди еще оставались. Так он, значит, с кем-то попрощался, с кем-то пошутил, кого-то по плечу хлопнул.

– А на следующий день, – дополняет Дим, – вдруг решает отрубить себе руки и мучительно умереть от потери крови. Не сходится, да? Вы об этом?

Следователь кивает:

– Мы установим, как можно было запереть засов снаружи.

– Не установите, – уверенно и уныло говорит Дим. – Ведь на теле нет других повреждений? Синяков, ссадин, ушибов? Нет?

– Нет.

– А ключ, которым отпер цех Березин, – его где нашли?

– Вон там, на столе, – хмуро отвечает Сан Дмитрич. Он понимает, куда клонит ладья, и я понимаю.

– Откуда ключ взялся? У редактора ведь не было своего ключа от цеха?

– Нет. Запасной набор ключей от типографии хранился в редакции. Оттуда его и взял Березин.

– Вот видите. Жертва надевает парадный костюм, приезжает в офис, берет ключ от типографии, отпирает, включает питание, заклеивает кнопки гильотины, сует руки и жмет педаль. Вы правда верите, что кто-то смог силой заставить его проделать все эти действия, и при этом не оставить ни ссадин, ни синяков на теле?

– Полной медэкспертизы еще не было, – отрезает следователь. – До нее все это – пустые домыслы. Возможно, есть ссадины под одеждой. Возможно, в крови психотропные средства.

Я переглядываюсь с Димом. Мы оба уверены, что не было никаких психотропных – мы бы увидели их в посмертной маске, в эмофоне.

Спрашиваю:

– Сан Дмитрич, а что за дети на фото?

– Не установлено. Но у жертвы нет детей, а в пятницу этой фотографии здесь не было – печатники помнят.

Мы обходим остальное пространство цеха, поочередно осматривая агрегаты, столы, кипы материалов, шкафы с краской. Все серо, неважно, ничто не бросается в глаза. Видим ключи на столе – это массивная связка с несуразной бляхой в виде медведя. Наверняка огромный брелок был выбран специально, чтобы ключи нельзя было забыть в кармане и случайно унести домой. Видим окна: это узкие щели, прижатые к потолку полуподвала.