Александр Грич - Месседж от покойника

– Вы – мой босс на эти дни, – коротко улыбнулся Хопкинс. И они разошлись, неожиданно довольные началом получившегося знакомства. Так родилась их дружба, которая за годы прошла многие испытания. Они хорошо взаимодействовали. И высоко ценили друг друга как профи. А потому во время командировок Потемкина в Калифорнию Хопкинс всегда старался найти ему дела поинтереснее… И находил.

А о московском своем знакомстве, и первом ужине, и первой совместной стычке с местными бандитами друзья время от времени вспоминали с улыбкой. И свои совместные посещения московских музеев – тоже. Об этом Хопкинс и напомнил сейчас Потемкину.

Но помещение, куда они вошли сейчас, на «Изумрудных Лугах», напоминало больше театр, чем музей. Просторный, человек на семьсот, зал с высоким потолком тонул в полумраке. Тускло светились ряды бордовых кресел, чуть колыхался в лучах прожекторов темный занавес на сцене.

Потемкин дождался Хопкинса у входа. Они сели в кресла посередине, в седьмом ряду. С ними была Айлин Меттль, серьезная и сосредоточенная.

По ее знаку пополз в стороны занавес, изменился свет на сцене – он стал мягче и охватил все пространство. Сейчас он освещал всю ширину огромной сцены. А сцена эта – вся – была занята знаменитым полотном, изображающим приготовления к распятию. Полотно это настолько выходило за рамки представления об обычной картине – своими масштабами, многофигурностью, продуманной нестройностью и даже некоторой неопределенностью композиции, что первое впечатление было: ты оказался у распахнутого окна в прошлое, ты видишь на мгновение остановившееся время – момент перед казнью Спасителя…

Демонстрация полотна закончилась, музыка смолкла.

– Теперь я могу дать пояснения, – произнесла Айлин негромко.

Потемкин тряхнул головой, отгоняя наваждение.

– В жизни не видел ничего подобного.

– Да… Картина… – протянул Хопкинс. – Сколько лет он ее писал?

– Он – это Ян Стыка. Художник. Поляк. Он работал по двенадцать-четырнадцать часов в день без выходных. Почти полгода. Было это в 1896 году. Идею картины ему подал Игнасий Падревский – прекрасный музыкант, а тогда еще и премьер-министр Польши.

– Ты хочешь сказать, – обратился Хопкинс к Потемкину, – что наш поляк имеет к этому какое-то отношение?

Полотно произвело на Хопкинса впечатление, Олег хорошо знал своего товарища. Но знал и то, как он не любит демонстрировать внешне то, что чувствует.

– Айлин, спасибо вам. Вы даже не представляете, как нам помогли! – Олег говорил совершенно искренне и про себя твердо знал, что еще не раз вернется сюда, потому что он и сейчас с трудом мог отвести глаза от полотна – настолько магически притягивала его картина.

– Да, – подтвердил Потемкин Хопкинсу. – Грег Ставиский вел переговоры о том, чтобы сделать, используя эту картину, своего рода огромное электронное шоу. И возить это шоу по всему миру. В свое время, насколько я знаю, так с оригиналом этой картиной и поступали. Ее показывали по всей Европе. И в России тоже. Но тогда и близко не было сегодняшних возможностей…

– Спасибо, мэм. – Хопкинс поднялся с места. – Честно говоря, не ожидал…

– Вы еще не знаете, – горячо продолжала Айлин, – какая у этой картины история – драматическая, трагическая даже. Если бы не «Изумрудные Луга», если бы не наш покойный президент – это гениальное полотно было бы навсегда потеряно для человечества.

– Мы непременно вас выслушаем в подробностях чуть позже, – сказал Хопкинс деликатно. – А сейчас нам пора.

Они вышли из зала, и Хопкинс спросил деловито:

– Оказывается, отсюда несколько дней назад стянули какую-то безделушку? И руководство делает все, чтобы это не стало достоянием общественности?

– Добавь к сказанному, что застрахована эта игрушка была на пять миллионов долларов, и тогда я с тобой полностью соглашусь.

– Ужас! – Хопкинс комически поднял брови. – А все-таки почему они так не хотят огласки?

Кабинет у Эдварда Грейслина был фундаментальный. Или старомодно-основательный. Одним словом, называйте как хотите, но, войдя сюда, посетитель напрочь терял представление о течении времени там, за высокими узкими окнами, задернутыми зелеными занавесями… Если время и двигалось где-то, то здесь оно остановилось. И Потемкин отметил про себя, что просто удивительно, что к ним навстречу поднимается из-за массивного стола красного дерева человек в современном дорогом темно-сером костюме, а не в старомодном сюртуке, что на носу у него очки от «Энн эт Валентайна», которые он снимает на ходу и берет в левую руку, освобождая правую для пожатия, да, очки, а не лорнет из какого-нибудь девятнадцатого века. И обратиться к ним этот человек должен был бы примерно так: «Мое почтение, милостивые государи!»

Но вместо этого Грейслин, пожимая вошедшим руки, произнес буднично:

– Точность – вежливость королей. Благодарю вас, что согласились встретиться именно сейчас. У меня сегодня сумасшедший день. Но ваше дело – приоритет.

– Тогда давайте не терять времени. Мы пока знаем очень немногое, но вопросы к вам уже есть, и серьезные.

Хопкинс достал из кармана маленький блокнот и ручку.

Потемкин знал манеры своего товарища. Чем с более богатыми, или влиятельными, или чиновными людьми он разговаривал – тем более строгим и официальным был тон беседы. Покинь сейчас Хопкинс этот кабинет, зайди за угол – в одну из многочисленных мастерских, которых полно было в этом огромном кладбищенском хозяйстве, заговори с любым рабочим, – и он буквально в минуты умел установить такой дружелюбный, доверительный без панибратства и сладости тон общения, что люди раскрывались ему навстречу, говорили охотно и искренне… А в этом кабинете все было иначе. И Потемкин, который с журналистских своих времен умел ценить людей, хорошо освоивших трудную науку общения, наблюдал за товарищем с удовольствием.

Наблюдал с интересом и за хозяином кабинета. Удивительно, до чего люди, считающие себя выдающимися бизнесменами и профессионалами в области переговоров, не знают, как красноречиво говорят их тела, их мимика, жесты… Рассказывают то, о чем не говорят словами.

Вот Эдвард Грейслин глубоко вдохнул и поднял взгляд влево и вверх – это значит, что он сейчас соврет… Вот он, слушая Хопкинса, слегка прикусил нижнюю губу – услышал что-то обидное, готовит отпор. Вот рассказывает о чем-то и глядит в глаза, не мигая – гораздо дольше, чем это нужно бы по смыслу происходящего, – это верный знак того, что он хочет убедить собеседника в своей искренности.

– Я знаю Грега Ставиского давно, – продолжал тем временем рассказ Грейслин. – Состоятельный человек, толковый бизнесмен. Мы с ним познакомились еще в те незапамятные времена, когда Польша была советской. Он относился к тем полякам, которые всегда советскую власть ненавидели – и не скрывали этого. – Грейслин сделал паузу. – Я так понимаю, что вам надо знать об убитом побольше – поэтому и говорю столь подробно.