Мария Долонь - #черные_дельфины

Столы под белой скатертью стояли крестом. Лиза раскладывала кутью по пиалам с золотой каёмкой. Эмма Эдуардовна достала из сумки блины и мёд.

– Нельзя, – говорила она Глебу, – чтобы такие вещи казёнными были. Это я всё сама. Блины мои фирменные, тонкие. Олеженьку помянуть.

Инга видела Глеба приблизительно раз в пять лет – на юбилеях Олега. С прошлого застолья он заметно постарел, осунулся, волосы остались только на висках и затылке – неаккуратным полукругом, он их не брил по новой моде.

– Как неожиданно, гром среди ясного неба, что мне теперь делать, а, Глебушка? Я без опоры теперь! – внезапно переключившись с блинов, вновь заплакала Эмма Эдуардовна.

– Да, – Глеб неуклюже обнял её за плечи, – неожиданно. Да.

«Да» у него получилось слишком мягким. «Д» всегда – звонкая, уверенная, «а» – прямая, как линия, она согласные не смягчает. А у Глеба звучало: «дья» – как клубок шерсти. И первое, неуверенное «да» было намного тише второго, которым он как бы подпер свою фразу. Слово же «неожиданно» Глеб сказал быстро, будто пленку перемотали .

За длинным столом, по которому в тишине ходили альбомы с фотографиями, они оказались рядом.

– Ну, помянем! – поднял стопку незнакомый Инге усатый парень, бравурный и не по месту довольный. Люди не чокаясь выпили.

Катя уныло ковыряла в своей тарелке кутью.

– Не ешь, если не хочешь, – шепнула ей Инга и повернулась к Глебу. К нему она обратилась ещё тише:

– Глеб.

Он чуть заметно дёрнул плечом, но глаза не поднял. Продолжал размазывать мёд по блину. Мёд был жидкий и прозрачный – не золотистый, не душистый. Как пищевая плёнка.

– Я случайно услышала ваш разговор с Эммой Эдуардовной. Она сказала, что смерть Олега – это большая неожиданность. Ты ведь только из вежливости согласился? Чтобы не расстраивать её? Мне показалось, для тебя его самоубийство не стало сюрпризом. Верно? Может быть, я слишком прямо…

Глеб молчал. Он отложил ложку и начал медленно сворачивать блин конвертиком: сначала пополам, потом на четыре части. Инга подумала, что говорила слишком тихо, он не услышал. Но в этот момент Глеб заговорил:

– Ты права. Слишком прямо.

– Права в чём? – уцепилась Инга.

– Ты давно просматривала его страницу в соцсетях?

– Да, – неуверенно ответила Инга. Интерес к соцсетям с недавних пор стал у неё чисто профессиональным. Они с Олегом занимались раскруткой её блога, продвижением статей с расследованиями в топы. Путешествия, трапезы, домочадцы и питомцы её бывших и нынешних знакомых давно перестали её занимать.

– Посмотри там, – еле слышно сказал он, – у него были причины. Он просто не держал мать в курсе.

– В курсе чего?

Из-за стола встала Лиза. Глеб повернулся в её сторону, дав Инге понять, что больше не хочет говорить.

– У нас с Олегом очень большая разница в возрасте, – начала Лиза. Разговоры затихли, повисла тишина. Катя отложила ложку и посмотрела на Лизу. – Была большая разница в возрасте. Мы не особо дружили в детстве. Но он был для меня кумиром. Я видела его только на выходных. В эти дни всходило солнце. Олег был настоящим человеком. Такие не должны уходить. Мир без них складывается, как карточный домик.

Инга почувствовала, будто кто-то сильно бьет её – по затылку отбойным молотом. Она посмотрела на Катю, на Серёжу, попыталась сфокусировать взгляд и не плакать, не плакать, не плакать. Но не получалось. Два кадра – Штейн, закрывающий ноутбук у неё на кухне – живой, усталый, но без примет скорой беды, «до завтра», всё, как всегда, – и окоченелый, страшный не-Олег на верёвке под потолком на следующий день. Этот засохший, чужой язык, торчавший изо рта. Ей хотелось лечь, и чтобы кто-нибудь гладил её по голове, говорил: «Не было, этого всего не было, не случалось», – но голова, но этот молоток, но посеревшая Лиза – всё случилось, всё было. Ночью после его самоубийства на балконе сидела птица и долго протяжно стонала. Было душно, Инга не могла спать, все окна открыты, и этот звук с балкона, когда она всё-таки проваливалась в сон на краткие мгновения, ей казалось, нет, она даже была уверена, что это зовёт Олег.

Поминки тянулись долго. Инга подсчитала: это были десятые поминки в её жизни. Но ни на одних не было этой висящей над столом неловкости. Везде – горе, потеря, боль, но не тишина. На похоронах Олега молчали, потому что всем хотелось задать самый главный вопрос: что произошло и почему он это сделал? Но люди боялись тревожить маму и сестру, боялись нарушить приличия и молчали. Напряжение скопилось в воздухе, как дым в накуренной комнате.

Зато в туалетах и на крыльце, куда выходили покурить, было оживлённо – все обсуждали подробности смерти Олега: цвет лица висельников, трупные пятна. Инга не знала, куда деваться от этого хищного говора:

– И сколько провисел? Воняло сильно?

– Чё, правда, весь синий? Жесть!

– И не только моча, ещё бывает непроизвольное семяизвержение.

– Прямо перед смертью кончает, что ли?

– Ага, из земли, в том месте, куда падало семя, вырастали цветы мандрагоры – мощнейшее магическое средство.

– Порнографический Гарри Поттер какой-то!

От отвращения Инга жмурилась, и ей казалось, что она стоит среди персонажей «Несения Креста» Босха: уродливые ощерившиеся лица смакуют сальные мерзости, грязные лохмотья, чёрные рты с редкими зубами. Но когда она открывала глаза, вокруг снова были стильные утонченные мужчины и высокие, модно одетые женщины с красивыми ухоженными лицами. Её затошнило.

Звездой вечера стала баб-Люся. Она то присаживалась по правую руку Эммы Эдуардовны, то подкармливала близкую к обмороку Лизу, она же снабжала весь этот зудящий улей информацией. Сказанное баб-Люсей на крыльце передавалось из уст в уста, переделывалось и видоизменялось, искажалось и перевиралось. Инга бы совсем не удивилась, если бы к концу поминок услышала от какой-нибудь особо чувствительной барышни, что Олег был неизлечимо больным наркоманом-зоофилом и, не вынеся тяжести существования, застрелился.

Грише поведение матери не нравилось. Инге показалось, что он немного смущается, стыдится её. Когда она в очередной раз возвращалась после перекура к столу, то услышала, как сын распекает баб-Люсю:

– Мать, уймись!

– А что, Гришенька, людям же интересно, – оправдывалась она, – люди же знать хотят…

– Что они знать хотят? Ты совсем сбрендила, что ли? Головой своей думай! – шипел Гриша.

Инга появилась из-за поворота, и они оба замолчали. Она попыталась найти ту женщину с кладбища. Но её нигде не было. Костик, устроившийся в самом дальнем конце стола, хмуро пил компот. Рядом с ним сидели Оксана с мужем. Инга подсела на свободный стул.

– Привет, – сказала она.

– Привет, – кивнула Оксана. – Хорошо, что ты подошла.