Анна Малышева - Тамбур

— Ты ведь сказала, что студенты его любили.

— Да, но.., вы слышали? Кто-то там, в аудитории, сказал какую-то гадость! Наверняка имел хвосты и обрадовался, что сдавать их будет не Боровину!

— А кто это был, не заметила?

— Как я могла что-то заметить? — Жанна взглянула на часы. — Я была слишком.., простите, мне пора.

Голубкину тоже было пора, и уже давно — у него вполне могла сорваться встреча с парнем, который тоже отметился на его автоответчике вчера, в субботу. Но ему почему-то не хотелось отпускать эту девушку на подобной минорной ноте. Она что-то знает, но молчит. И у нее что-то было с Боровиным. Зуб даю, что было! Она же на стенку лезет, кого угодно сдаст, только бы его выгородить! И почему-то не может. А кое-что знает, это ясно! Как бы ее распотрошить?"

— Я иду, — Жанна рывком открыла дверь машины и выскочила наружу. Ее силуэт мгновенно заштриховали мокрые хлопья снега. — Вы знаете, где я работаю.

Если что — звоните.

— Вы же собрались увольняться… — начал было Голубкин, но девушка мрачно его оборвала:

— Пока не найдут убийцу Алексея Михайловича, я оттуда не уволюсь. Всегда лучше, если кто-то будет начеку.

И Голубкин не смог не признать ее правоты.

Пробок не было, и только поэтому Голубкин успел захватить еще одного свидетеля — встреча была назначена возле кольцевой станции метро, под одной из сталинских высоток. Следователь с трудом припарковал машину, бегом поднялся на высокий пандус, опоясывающий зловещий замок бежевого цвета с псведоготическими стрельчатыми башнями. К нему обернулся заметенный снегом силуэт.

— Это вы? — раздраженно спросил молодой человек, энергично отряхивая мокрую куртку. — Я уже решил, не приедете.

— Простите! — Голубкин торопливо пожал ему руку, всмотрелся в лицо. Простоватые, но приятные черты. Серые глаза,. Тип — «Ваня с Пресни, в морду тресни».

— Я Федор, — представился ют. — Студент Боровина.

— Петр Афанасьева. — Следователь огляделся. — Там я замечаю нечто вроде кафе. Зайдем? Нельзя же здесь говорить!

Погода испортилась окончательно. Над Москвой бушевала снежная мокрая буря, и многие машины уже ехали с зажженными фарами. Парень качнул головой:

— У меня нет таких денег. Тут все дорого.

— Тогда ко мне в машину? Посидим, поговорим. У меня там пара пирожков и чай.

— Я есть не буду, — ответил парень, и Голубкин ему втайне позавидовал. Он-то всегда хотел есть.

В машине было довольно уютно. Следователь включил печку, и его гость явно наслаждался теплом. Мир совершенно исчез в густой метели, и все, что от него осталось, — это фары проезжающих мимо машин да шепот радио. Федор поежился:

— Я замерз ужасно. Можно, выпью?

И не дожидаясь согласия, достал из глубокого кармана куртки поллитровую бутылку с водкой. Голубкин отметил, что та уже была наполовину пуста. Парень жадно приложился к горлышку, отдышался и слезящимися глазами взглянул на следователя:

— Не знаю вообще, стоило вам звонить или нет?

Мне сказать особо нечего. Я не знаю, кто его убил.

— А я и не ожидал, что знаете, — Голубкин наблюдал за тем, как парень нервно вертит в замерзших руках бутылку. — Я хотел только узнать, что за человек был ваш преподаватель.

— Алексей Михайлович мне нравился, — твердо сказал парень и немедленно сделал еще один глоток из бутылки. — Простите. Я вообще-то почти не пью, но с тех пор, как узнал о его смерти… Повторите — как он умер?

Голубкин повторил, и парень кивнул, закручивая крышку:

— Убил, значит. Ограбили?

— Не могу сказать, — осторожно ответил следователь. — Квартира так не выглядит.

— Мне его жалко, — пробормотал парень, пряча бутылку в карман. — В себя прийти не могу.

— Ты был в аудитории, когда я сообщил о его гибели? — Голубкин снова с легкостью перешел на «ты».

Парень ему нравился — в нем было что-то хорошее, теплое, настоящее. Он ничего из себя не корчил, несмотря на то что учился в престижном институте, и главное — ничего не боялся. Страх Голубкин ощущал, как собака, — это было что-то вроде запаха, который будоражил и настораживал его.

— Да, я обычно сижу у окна. Когда вы вошли, как раз просматривал конспекты перед лекцией. И ничего такого даже не предполагал. Думал, нам представляют нового преподавателя…

— Я многое мог бы вам преподать, — усмехнулся Голубкин. — Только жалко вас, таких молодых и позитивных.

— Позитивных? — выкинулся тот, глядя на следователя осоловевшим взглядом. — Что вы имеете в виду?

— А то, что вы горя мало видели и видеть не хотите, — выплеснул свою досаду Голубкин. — Черт! Я же не старый еще, мне сорок три! А когда гляжу на вас, двадцатилетних, чувствую себя старым пердуном! Потому что вы ни черта не понимаете, и, если вас ткнуть в дерьмо, скажете, что его нет Да откуда такая позитивность? Вы хоть понимаете, что все эти ваши танцы-шманцы-обжиманцы — до поры до времени?! Что вы делать-то будете, когда все окажется не так просто! Тьфу!

И он выругался, совершенно потеряв над собой контроль. Такое с ним случалось, особенно когда сильно уставал. Тогда он брал путевку в санаторий и лечился «от нервов». А сейчас Голубкин устал очень сильно.

— Скажете «не может быть» и отвернетесь? Да нет, милые мои, не выйдет! Жизнь вас развернет, и снова мордой — туда же!

— Что это вы мне мораль читаете? — тихо проговорил Федор. — Вы мне не отец.

— И слава Богу! — рявкнул Голубкин, уже очень отчетливо сознавая, что все портит, но остановиться было трудно. — А, мать вашу… Прости.

Он растер ладонями припухшее от недосыпа лицо:

— Я устал, сорвался. Вижу, ты хороший парень, только знаешь, когда я вошел к вам туда, в аудиторию, то понял — вам на все плевать. И на кровь, на убийство. Для вас это просто слова или фильм какой-нибудь.

— Но я позвонил, — также тихо ответил парень. — Мне не плевать, что убили Боровина. Между прочим, вы-то должны знать, что у каждого из нас в семье есть своя проблема. Только не все об этом говорят. А насчет позитивности вы тоже не правы — многие только делают вид, что у них все хорошо.

Голубкин глубоко вздохнул и еще раз выругал себя зато, что потерял контроль. В последнее время ему все чаще случалось испытывать такие приступы ярости против молодых людей. Он как будто ревновал их к чему-то — к прошедшей юности, к тому, что у него не было и никогда уже не будет, а у них — есть. Следователь увидел, что Федор снова потянулся к бутылке, но так и не достал ее из кармана.

— С Алексеем Михайловичем иногда было непросто, — парень говорил так, будто ничего не случилось, и Голубкин почувствовал себя пристыженным. — Он был непростым человеком. И по-моему, не знал, что такое пойти на компромисс.

— О чем ты?

— Ну, это трудно объяснить, — задумался Федор. — В принципе с любым преподавателем можно найти общий язык. Один любит, чтобы ему смотрели в рот, тогда на экзамене кое-что простит. Другие обожают, чтобы посещали все лекции подряд — тогда ставят пятерку автоматом. По-моему, это не правильно. Сидит себе студент — тупой, как валенок. Но главное, постоянно сидит, ни одно! о прогула. Может, он вообще ничего не понимает. А другой, которому работать надо, и у него семья, и дети уже есть, вынужден прогуливать. А потом ночами учиться дома. И вот этому первому — пятерка. А со второго семь шкур спустят — потому что не ходил. Это что — образование?