Нарсежак Буало - Последний трюк каскадера

- Ее часто навещают?

- Почти что ежедневно, от четырех до шести. Дамочки с пекинесами, чай с бисквитами... Жермен здесь, Жермен там... Будто я Фигаро.

Я перезаряжаю свою маленькую внутреннюю кинокамеру. Чай, старые дамы... Судачат об "этой интриганке", об "этом безногом". Неизвестно, откуда они взялись... О, в конце концов полиция докопается до истины.

Я открываю глаза. Моя комната, фотографии, трубка, кисет на камине - неизменный декорум моего существования. Да. Требуется большая выучка, чтобы переносить все это. К счастью, до Шамбона рукой подать. А Шамбон - нескончаемый нытик, чванливый, постоянно оглядывающийся на самого себя и на то, какой эффект он производит. Он входит, закуривает легкую сигару (как ему это не идет!).

- Признайтесь, она на меня сердится.

Он имеет в виду Изу. Еще недавно Шамбон довольствовался намеками, сохранял определенную сдержанность. А потом мало-помалу стал поверять мне свои волнения, и именно эта жажда признания, желание привлечь к себе внимание, разыгрывать роль персонажа во власти чувств, чтобы исподтишка стать хозяином положения, делает его столь опасным. В определенном смысле он хуже своего дяди.

- О, я вижу, что сердится.

- Да нет же! Она устала, вот и все. А ты не можешь оставить ее в покое.

- Но я молчу.

- Да. И притом - смертная тоска в глазах, услужливость униженного любовника.

- Я люблю ее, Ришар.

Еще один шаг к сближению. До сих пор он не смел меня так называть. Теперь он обращается ко мне как к шурину. Я отворачиваюсь.

- Слушай, Марсель. Давай начистоту. У тебя никогда не было любовниц?

Выразительный и стыдливый взгляд исподлобья.

- Ну, отвечай.

- Нет, - шепчет он. - Это меня не интересовало.

- О, о! Не рассказывай мне сказки. Но тем не менее сразу видно, что ты ничего не смыслишь в женщинах.

- Ну знаете, это уж слишком!

- Иза заслуживает уважения. Ты не сводишь с нее глаз, как улитка с капустного листа. А она, представь себе, в трауре. Он зло смеется.

- Она не была в трауре, когда позволила себя обнять. "А вот за это, любезный, ты мне заплатишь", - думаю я, но продолжаю, не моргнув глазом:

- В течение какого-то времени она себе не принадлежит, тебе следует это понимать. Позднее... Он хватается за слово.

- Вы думаете, позднее? Но что значит позднее? Через месяц, два?

Внезапно он с яростью бросает окурок в камин.

- Не думайте, что я буду ждать два месяца. Этот вид оскорбленной вдовы - не выйдет! Вы оба смеетесь надо мной!

Он шумно дышит. От веснушек лицо кажется изъеденным молью.

- Если уж на то пошло, мне довольно сказать одно слово...

Резким толчком я швыряю коляску, хватаю его за руку.

- А ну-ка, повтори... я хочу его услышать, это слово! Он пытается вырваться. Ему страшно. Еще немного, и он поднимет локоть, чтобы защитить лицо.

- Нет, нет... Я неудачно выразился. Я хотел сказать... если я сделаю ей предложение... может, она этого ждет.

Краски возвращаются к нему, и, чувствуя себя снова в выгодном положении, он тихонько разжимает мои пальцы, мило улыбается. Привычной улыбкой избалованного ребенка.

- Ну и силища же у вас!

Затем мрачно продолжает, словно страдая оттого, что напрасно навлек на себя подозрения:

- Она вышла замуж за дядю. Но почему не за меня?.. Много ли мне надо? Немножко любви, и только. Я положил к ее ногам...

Он разводит руками, будто пытается измерить свое самоотречение, но в конце концов отказывается от этого намерения.

- Все, все. Покой... безопасность... здоровье. Вот именно здоровье, и все для того, чтобы получить от ворот поворот.

- Бедняга, - бросаю я. - Пойди успокойся... Ты же понимаешь, что я не могу рассказать ей, что произошло в кабинете твоего дяди.

- Я стал бы ей противен?

- Нисколько. Она бы дрожала от страха за тебя, за меня, за всех нас.

Лицо его светлеет.

- Что может быть прекраснее, - подхватывает он восторженно.

- Осторожно, Марсель. Бывают моменты, когда ты хуже ребенка. Думай о ней в первую очередь. Пойми же, эта внезапная смерть потрясла ее. И помолчи. Перестань кружить вокруг да около. А потом посмотрим... Я кое о чем подумал.

Он садится на одну ягодицу, наклоняется ко мне, устремляет жадный взор, словно я намереваюсь рассказывать ему о новом трюке.

- Нет, - говорю я, - не теперь. Дай созреть. - И добавляю в порыве внезапного вдохновения: - Ты и не догадываешься, почему она тебя избегает и кажется такой грустной. Угрызения совести, бедняжка Марсель. Даже мне она ничего не сказала. Но я-то хорошо ее знаю. Она вбила себе в голову, что твой дядя убил себя из-за нее и из-за тебя. И эта мысль невыносима.

Пораженный этим признанием, Шамбон качает головой, стискивает ладони.

- Да, да, - шепчет он. - Об этом я и не подумал. Она чувствует свою вину.

- Вот именно. Дядю твоего она, конечно, не любила. Да только самоубийство для хрупкой натуры - удар. Уверен: она считает, что сейчас ты со своим любовным пылом просто бессердечен.

Он уже больше не пыжится. Он подавлен. А я продолжаю:

- Сиди спокойно. Перестань изображать из себя конспиратора, у которого будто на лбу написано: "Если бы я пожелал заговорить!" Ты слушаешь меня?

Нет. Он не слушает. Встает. Взволнован до слез.

- Я все ей скажу. Тем хуже для меня.

- Боже, какая бестолочь! Сядь и подумай. Допустим, ты пойдешь и выложишь ей всю правду. А что дальше? Нужно будет идти до конца, выдать себя полиции, а заодно уж и меня. Потому что она потребует именно этого. С ее честностью другого выхода нет.

Его бьет нервная дрожь. Он пытается закурить еще одну сигару, чтобы успокоиться, и мне приходится подносить ему зажигалку.

- Должен же быть выход, - говорит он. - Но, честно говоря, я не вижу его. Только что вы думали...

- Совершенно верно. Я думал об одной идее твоей матушки, может, тут есть смысл покопаться.

- Так. А в чем дело?

- Пока что рано говорить. Повторяю, подобные вещи нельзя импровизировать. Теперь иди. Ты меня утомляешь.

Он уходит. Все еще не может успокоиться. Достаточно взглянуть на него, чтобы понять, что он что-то скрывает. Вынашивает какой-то тайный замысел. Я чертовски злюсь на себя. Будто не мог в одиночку отправить Фромана на тот свет. И вот из- за этого кретина великолепное здание, построенное мною, того и гляди, рухнет. Ведь совершенно очевидно, он не выдержит. Зачем ему непременно являться в полицию с повинной? Почему бы, напротив, не сказать Изе: "Если вы мне не уступите, я заговорю". Предлог для шантажа беспроигрышный. Правда, требующий характера. Однако бывает, и трусы стоят смельчаков.

Я растягиваюсь на постели. Болит спина, болит поясница. Это располагает к размышлению. Выборы через неделю. Пусть они пройдут. Мне нужно, чтобы меня не коснулась та странная лихорадка, которая охватила телевидение, радио, газеты и добралась даже до моего убежища. Не мешает усвоить факт: отныне Шамбон - источник опасности. К тому же я не допущу, чтобы он лапал Изу своими грязными руками. Нет, выбирать мне не приходится. Но я предвижу весьма тернистый путь. Сначала надо подготовить Изу, что не слишком трудно, так как ей я открываю истину, саму жизнь. Милая Иза!