Иэн Бэнкс - Осиная фабрика

Моей любимой игрой было поймать две птицы с помощью приманки и сети и связать их друг с другом. Обычно это были чайки, и я привязывал их нога к ноге толстой оранжевой нейлоновой леской, а потом сидел на дюне и наблюдал. Иногда я брал чайку и ворону, но были ли жертвы одного вида или нет, они быстро понимали, что не могут летать как следует — хотя теоретически веревка была достаточно длинная — и заканчивалось все (после уморительных неловких движений) дракой.

Когда одна из птиц была мертва, выжившая — как правило, раненая — оказывалась в далеко не лучшем положении, привязанная к тяжелому трупу вместо живого противника. Я видел пару целеустремленных птиц, отклевавших ногу побежденного врага, но большинство не смогли или до подобного не додумались, и ночью были пойманы крысами.

Я играл и в другие игры, но эта запомнилась как одно из моих более взрослых изобретений, в некотором смысле, она была символическая и с приятным привкусом иронии.

Птица испражнилась на Щебень, когда я крутил педали на дороге в город во вторник утром. Я остановился, посмотрел вверх на кружащих чаек и пару дроздов, сорвал пригоршню травы и вытер желто-белую грязь с рамы. День был ясный и солнечный, дул легкий бриз. Прогноз погоды на следующие несколько дней был неплохой, я надеялся на хорошую погоду во время появления Эрика.

Мы с Джеми встретились в баре паба Под Гербом Колдхеймов и сидели там, играя в электронную игру по кабельному телевизору.

— Если он настолько чокнутый, я не понимаю, почему они до сих пор его еще не поймали.

— Я тебе говорил, он чокнутый, но хитрый. Он не глупый . Он всегда был очень сообразительный, с самого детства. Он рано начал читать, и все его родственники, и дяди, и тети еще до того, как я родился, говорили о нем: ох, они теперь так рано взрослеют и тому подобное.

— Но он все равно сошел с ума.

— Они так говорят, но я не уверен.

— Как насчет собак? И личинок мух — опарышей?

— О'кей, это по-сумасшедшему, признаю, но иногда я думаю, он что-то замышляет, он на самом деле не сумасшедший и решил вести себя как умалишенный, и они его изолировали, когда он слишком далеко зашел.

— И он на них обозлился, — ухмыльнулся Джеми, потягивая свое пиво, а я аннигилировал подозрительные разноцветные космические корабли на экране. Я ответил:

— Да, наверно. Ох, я не знаю. Может, он и вправду не в себе. Может, я. Может, все остальные или, по крайней мере, вся наша семья.

— Теперь ты прав. — Я посмотрел на него, потом улыбнулся:

— Иногда я об этом размышляю…Мой отец эксцентричен. Полагаю, я тоже, — я пожал плечами и снова сосредоточился на космической битве. — Но меня это не волнует. Вокруг навалом тех, кого сильнее стукнули пыльным мешком.

Джеми молчал, а я переходил от картинки к картинке кувыркающихся, визжащих кораблей. Наконец удача мне изменила, и они меня поймали. Я взял свою пинту, а Джеми сел разносить вдребезги размалеванные штуки. Я смотрел на макушку его головы, а он согнулся над игрой. Он начинал лысеть, хотя я знал, что ему только двадцать три. Он опять напомнил мне щенка: непропорциональная голова, короткие толстые ножки и ручки, напрягающиеся от усилия, с которым Джеми нажимал на кнопку огонь и двигал джойстик.

— Да, — сказал он чрез некоторое время, продолжая атаковать надвигающийся корабль, — и многие из них политики и президенты, и тому подобное.

— Что? — спросил я, недоумевая, о чем это он.

— Настоящие чокнутые. Многие из них стоят во главе стран, религий или амий. Настоящие сумасшедшие.

— Да, наверное, — задумчиво сказал я, наблюдая за битвой на экране вверх ногами, — или может они — единственные нормальные люди. У них вся власть и богатство. Они заставляют всех остальных делать то, что они хотят, например, умирать для них и работать на них, и продвигать их к власти, и защищать их, и платить налоги, и покупать для них игрушки, и они переживут следующую большую войну в своих туннелях и бункерах. Так что если рассмотреть нынешнее положение вещей, кто может назвать их сумасшедшими, потому что они не делают так, как Джо Лох, иначе они были бы Джонами Лохами, и наверху сидел бы кто-нибудь другой

— Выживание наиболее приспособленных.

— Да.

— Выживание… — Джеми со свистом втянул воздух и так сильно дернул джойстик, что чуть не упал со стула, но смог увести свой корабль от желтых молний, которые загнали его в угол экрана, — наиболее вредных. — Он взглянул на меня и быстро улыбнулся, потом опять сгорбился над игрой. Я выпил и кивнул:

— Можно и так. Если наиболее вредный выживает, отсюда и берется закаленное дерьмо, которое правит нами.

— Нами — это Джонами Лохами, — сказал Джеми.

— Ага, или всеми подряд. Всем видом. Если мы и в самом деле настолько злые и тупые, что забросаем друг друга замечательными водородными и нейтронными бомбами, тогда может и хорошо выйдет, если мы сотрем себя с лица земли до того, как мы выйдем в космос и начнем проделывать ужасные пакости с другими видами.

— Ты имеешь в виду, что мы будем космическими агрессорами?

— Ага, — засмеялся я и стал раскачиваться на стуле. — Точно. Это мы! — я опять засмеялся и постучал по экрану над строем летящих красных и зеленых штук, а одна из них, отделившись от главного скопления, нырнула вниз, стреляя по кораблю Джеми, промахнулась, но задела его зеленым крылом, исчезая в нижней части экрана. Корабль Джеми взорвался, выбросив вспышки мигающего красного и желтого.

— Черт, — сказал он и покачал головой.

Я сел за игру и подождал появления моего корабля.

Слегка опьянев от трех пинт, которые я выпил, я поехал на остров, насвистывая. Мне всегда нравились наши с Джеми беседы во время ленча. Когда мы встречаемся с ним по субботам, мы иногда разговариваем, но не слышим друг друга во время выступления групп, а после я или слишком пьян для разговоров, а если могу говорить, слишком пьян, чтобы вспомнить, о чем мы говорили. Что, наверно, то же самое, если судить по тому, как довольно умные люди превращаются в бормочущих, грубых, твердолобых и хвастливых идиотов, когда количество молекул алкоголя в крови превышает количество их нейронов. К счастью, это можно заметить только оставаясь трезвым, поэтому есть выход, приятный (по меньшей мере временно) и очевидный.

Когда я пришел домой, отец спал в шезлонге в саду. Я поставил велосипед в сарай и смотрел на отца из дверного проема сарая, если он проснется, я смогу сделать вид будто я закрываю дверь. Его голова слегка наклонилась в мою сторону, рот был слегка открыт. У него были на глазах темные очки, но я видел сквозь стекла его закрытые глаза.

Мне нужно было пойти пописать, поэтому я смотрел на него не очень долго. У меня не было особенных причин для наблюдения за ним, просто мне нравится это делать. Мне приятно чувствовать, что я его вижу, а он меня нет, я настороже и в полном сознании, а он нет.