Иэн Бэнкс - Осиная фабрика

“Черт”, — сказал я. Я мог предположить, что случилось, и надеялся, отец оставил дверь кабинета незапертой. Должно быть, звонил Эрик. Отец поднял трубку, был шокирован, напился. Вероятно, он пошел в город за добавкой: в магазин за бутылкой или — я посмотрел на свои часы — в этот ли уик-энд открывалась забегаловка “Роб Рой”? Я покачал головой — неважно. Звонил Эрик. Мой отец был пьян. Он ушел в город за выпивкой или встретиться с Диггсом. Или Эрик назначил ему встречу. Нет, вряд ли, Эрик сначала нашел бы меня.

Я взбежал по лестнице, поднялся на горячий чердак, открыл окно, смотревшее на большую землю и изучил в бинокль подходы к острову. Спустился, замкнул дом, пробежал к мосту и по тропинке к высоким дюнам. Все было как обычно. Я остановился на месте, где в последний раз видел моего отца, он был на гребне дюны, идущей к Прыжку. Я почесал лобок в недоумении, раздумывая над наилучшим планом действий. Я чувствовал, что поступаю неправильно, уходя с острова, но у меня было подозрение: главные события произойдут в городе или около него. Я подумал, не позвонить ли Джеми, но он был не в состоянии долго шататься вокруг Портнейла, разыскивая моего отца или нюхая воздух в поисках запаха горелых собак.

Я сел на тропинке и попытался думать. Какой будет следующий ход Эрика? Он может подождать до ночи и подойти к дому (я был уверен, он подойдет к нему, он бы не прошел весь путь, а потом повернул обратно в последний момент, не так ли?) или он достаточно рискнул, когда позвонил и решил, что ничего не потеряет, если прямо сейчас направится к дому. Но с тем же успехом он мог бы придти вчера, что его задержало? У него был план. Или я слишком резко с ним говорил. Почему я положил трубку? Идиот! Может, он собирался сдаться или повернуть обратно! Ведь я оттолкнул его, я, его родной брат!

Я сердито потряс головой и встал. Все эти размышления не привели меня ни к каким выводам. Мне пришлось предположить: Эрик собирался со мной связаться. Значит, я должен вернуться домой, куда он либо позвонит, либо придет раньше или позже. К тому же дом был центром моей силы, а также место, которое я должен защищать. Решив так, с легким сердцем и конкретным планом — если это и был план бездействия — я повернул в сторону дома и побежал обратно.

Пока меня не было, в доме стало еще более душно. Я плюхнулся на стул на кухне, потом встал вымыть стакан и убрать бутылку из-под виски. Я долго пил апельсиновый сок, наполнил кувшин соком со льдом, взял пару яблок, половину булки хлеба, сыр и перенес все на чердак. Я взял стул, который обычно стоял около Фабрики и поставил его на платформу, сложенную из древних энциклопедий; открыл окно с видом на большую землю и сделал подушку из старых, выцветших штор. Сел на мой маленький трон и стал смотреть в бинокль. Через несколько минут я достал старое — бакелит-и-катодные-лампы — радио из ящика с игрушками и включил его во вторую розетку через переходник. Я нашел третий канал, там передавали оперу Вагнера, прямо под настроение, подумал я. Я вернулся к окну.

В нескольких местах в облачном покрывале появились дырки, облака медленно двигались, участки ландшафта вдруг оказывались залиты ярким, ослепительным светом солнца. Иногда свет затапливал дом, я наблюдал, как тень от моего сарая медленно двигалась по кругу, день перешел в вечер, и солнце двигалось за рваными облаками. Немного выше старой части города солнце отражалось от окон новых домов, которые стояли среди деревьев. Постепенно один ряд окон прекращал отражать свет, другие ряды начинали, кое-где сплошной ряд прерывался случайными дырами открытых или закрытых окон, или машинами, движущимися по улице. Я выпил сока, подержал кубики льда во рту, а горячее дыхание дома мягко колыхалось вокруг меня. Я продолжал равномерно водить биноклем, забираясь как можно дальше на север и на юг, стараясь не выпасть при этом из окна. Опера закончилась, за ней передавали ужасную современную музыку, звучавшую как еретик-на-дыбе и горящая-собака, я не выключил радио, чтобы не дать себе уснуть.

Сразу после половины седьмого зазвонил телефон. Я вскочил со стула, нырнул в проем двери с чердака и скатился по лестнице, сорвал трубку и поднял ее ко рту одним плавным движением. Я был счастлив из-за своей сегодняшней прекрасной координации и спокойно сказал:

— Да?

— Франц? — сказал голос моего отца, медленный и нечеткий. — Франц, этта тыы?

Я почувствовал, как презрение просачивается в мой голос:

— Да, папа, это я. Что тебе нужно?

— …в городе, сынок, — тихо сказал он, как будто собирался заплакать. Я услышал, как он глубоко вздохнул. — Франц, знаешь, я всег-гда любил тебя…звоню…я…звоню…приходи… приходи сюда, сынок. Они поймали Эрика, сынок.

Я замер. Я уставился на обои над столиком в углу площадки, на котором стоял телефон. На обоях был узор из листьев, зеленый на белом с чем-то вроде сетки для вьюнков, просвечивающей кое-где сквозь зеленое. Обои были приклеены слегка косо. Я никогда не намечал эти обои, ни разу за все годы, в течение которых я разговаривал по телефону. Ужасно. Отец сглупил, когда их купил.

— Франц, — он откашлялся. — Франц, сынок? — сказал он почти отчетливо, потом опять. — Франц, тыы там? Скаж-жи что-то, сынок. Я…Скажи…Я ск-казал, они поймали Эрика.

— Я слышал. Уже иду. Где мы с тобой встретимся, в полиции?

— Нет, нет, сынок. Нет, встр…встретимся около…около библиотеки. Ага, библиотеки.

— Библиотеки ? — спросил я. Почему?

— Ну, я пошел, сын. Потор-ропись, э? — было слышно, как он пытался повесить трубку, потом телефон отключился.

Я медленно положил трубку, чувствуя нечто острое в легких, это было ощущение стального осколка, который двигался с грохотом сердца и головокружением.

Постояв немного, я поднялся на чердак выключить радио и закрыть окно. Я вдруг понял: мои ноги устали и побаливали, я перегрузил их в последние дни.

Когда я шел в город, просветы в облаках медленно двигались в сторону большой земли. Для половины седьмого было довольно темно, над сухой землей был летний полумрак. Несколько птиц сонно заворочались, когда я проходил мимо. Их много сидело на проводах телефонной линии, идущей на остров по тонким столбам. Овцы издавали свое безобразное, отрывистое блеяние, ягнята им отвечали. Птицы сидели на столбах ограды из колючей проволоки, где клочки грязной шерсти обозначали овечьи следы. Не смотря на всю воду, которую я выпил за день, моя голова снова начала тупо болеть. Я вздохнул и продолжал идти сквозь медленно уменьшающиеся дюны, мимо неровных полей и неправильной формы пастбищ.

До того, как я совсем прошел дюны, я сел на землю, прислонился спиной к дюне и вытер лоб. Я стряхнул каплю пота с пальцев, посмотрел на неподвижных овец и торчащих на столбах птиц. Услышал звон колоколов, доносящийся из города, вероятно, из католического собора. Или прошел слух, что их проклятые собаки в безопасности. Я хмыкнул, издал звук вроде смешка, посмотрел над травой, высохшими кустами и сорняками на колокольню Шотландской Церкви. Я почти видел библиотеку. Я чувствовал, как жаловались на усталость мои ноги, зря я сел. Когда я встану и пойду, ноги будут болеть. Черт возьми, я знал, я просто откладываю визит в город, так же как я откладывал момент выхода из дома после звонка моего отца. Я оглянулся на птиц, похожих на ноты, нарисованные вдоль тех же проводов, которые принесли новость. Я заметил: птицы избегали садиться на одну из секций между двумя столбами.