Андреас Эшбах - Нобелевская премия

Заведующая службой социальной помощи, простая женщина с узелком волос на затылке и с фигурой борца, была в восторге от Кристины.

— Во-первых, — сказала она, — у нас хроническая нехватка персонала, и она для нас как дар небес. А главное, такой удачный случай! Кристина всё мне рассказала, знаете? Иметь возможность благодаря хорошим отметкам перепрыгнуть целый класс и после этого принять решение посвятить этот лишний выигранный год уходу за больной, престарелой бабушкой — я бы на месте её классной руководительницы гордилась ею, это я должна сказать вам прямо.

Я смог на это лишь растерянно кивнуть. Талант изобретать отговорки, просто вытряхивая их из рукава, видимо, коренится в генах и передаётся по наследству.

Биргитта тем временем переговорила с директором ближайшей гимназии. Она объясняла мне детали, но я из них понял, честно говоря, только то, что они, в конце концов, сообща нашли какой-то путь сквозь лабиринт предписаний, чтобы Кристина смогла без лишней волокиты перевестись в эту школу.

— Естественно, её отец должен дать официальное согласие на это, — заключила она.

— Даст, это я гарантирую, — ответил я. Кристина приняла эти новости с самообладанием и пообещала постараться, а бабушка тем временем опять пыталась выяснить у неё, кто я такой.

На обратном пути нам пришлось заправляться. У кассы магазинчика при бензоколонке мой взгляд упал на заголовки газет, и я не поверил своим глазам: «Скандал вокруг „Рютлифарм“» и «Нелегальные медицинские опыты на сиротах».

— Вторая колонка! — С трудом дошёл до моего сознания нетерпеливый голос. — С вас 307 крон.

— И ещё вот это, — пробормотал я, прихватив «Dagbladet».

— Тогда 319.

Самое главное я прочитал, ещё идя к своей машине, остальное на ближайшей парковочной площадке. Полиция, которая арестовала Димитрия и конфисковала его компьютеры, основательно просмотрела не только жёсткие диски, но и все бумаги, в том числе распечатку секретного файла Хунгербюля. Они перепроверили некоторые данные и обнаружили несколько подозрительных моментов, достаточных для возбуждения уголовного дела. Ещё во время вручения Нобелевских премий, когда ни о чём не подозревающий директор местного отделения Рето Хунгербюль сидел себе в Концертном зале Стокгольма, толпы полицейских уже шныряли по всем направлениям. Были обысканы местное отделение «Рютлифарм», квартира Хунгербюля, стокгольмские лаборатории и, разумеется, детский дом Кроксберга. Директор которого, как было напечатано в газете, полностью во всём сознался и подвёл Хунгербюля и некоторых его сотрудников под тяжкие обвинения. Головная организация концерна заявила, что ничего не знала о планах Хунгербюля, и выразила полное согласие сотрудничать с органами, чтобы рассеять любые сомнения в этом.

Сам Хунгербюль — взятый между тем под стражу на время следствия — молчал в ответ на все предъявленные обвинения. Единственное высказывание, которое репортёру удалось из него вытянуть, гласило: «Всё это лишь заговор против меня. Всё лишь навет, в нём нет ни слова правды».

Биргитта засмеялась, прочитав это.

— Ну не странно ли? Кругом одни заговоры.

— Кругом, — кивнул я и повернул ключ зажигания. — Сущее бедствие.

В эту же пятницу после обеда я повидался с Леной. Я пришёл около трёх часов по адресу, который она написала на пакете, нашёл там звонок с фамилией Новицких, но никто мне не открыл. Я вспомнил, что мне говорила её бывшая подруга: Лена до четырёх часов, как правило, гуляет со своим сыном. Неужто и в такой день, как сегодня? Было холодно и ветрено, шёл снег, и опять уже стемнело. Я нерешительно потоптался у подъезда, потом решил, что нет смысла ждать, и ушёл.

Я увидел её, свернув за ближайший угол. Игра случая. Она шла от автобусной остановки, толкая перед собой сидячую коляску, а её сын, вместо того чтобы сидеть в этой коляске, вдохновенно растаптывал одну за другой кучки снежной слякоти. Она смотрела на него с улыбкой и светилась от счастья.

— Ну? Идём, — ворковала она, когда малыш заворожённо застыл перед мигающей рекламой в витрине. — Идём, Свен, нам надо домой…

— Нет! — взвизгнул он, однако мелкими шажками догнал коляску и попытался взгромоздиться на сиденье.

Лена помогла ему сесть, закрепила ремень, а когда снова выпрямилась, чтобы продолжить путь, увидела меня, стоящего неподалёку.

— Гуннар? — сказала она, широко раскрыв глаза.

— Привет, Лена, — ответил я, вынув руки из карманов. — Я хотел поблагодарить тебя за пакет. — Вообще-то я хотел сказать ей гораздо больше. Я хотел попросить у неё прощения за многие вещи, которые я говорил или делал в то время, когда мы были вместе. За те многие случаи, когда я обманывал её, оставлял одну, грубо с ней обходился, пользуясь её добротой…

Но у меня язык не повернулся сказать все это. Прошлое осталось позади. Лена хоть и смутилась от моего неожиданного появления, но светилась довольством и счастьем, которого я в ней никогда не видел. Зачем же лишний раз тревожить старое?

— А, да, — сказала она, слабо улыбнувшись. — Я ведь обещала тебе, и это было не трудно.

— Всё равно спасибо.

— Пожалуйста. — Возник момент смущения, который её сын перебил негодующим криком. Он принялся нетерпеливо раскачиваться корпусом взад и вперёд, надеясь таким образом привести коляску в движение.

— А это, значит, и есть Свен, — сказал я. Чтобы что-то сказать.

Свен остановился, услышав своё имя.

— Да, — кивнула Лена. — Это он. — Она ласково поправила на нём шапку. — Ему, слава Богу, уже лучше. — Она запнулась, но потом продолжила: — У него было нарушение обмена веществ, которое в прежние времена привело бы к инвалидности, понимаешь? Но, к счастью, сейчас уже научились с этим бороться, и врач говорит, всё будет хорошо. Я так рада.

— Да, — сказал я. — Ещё бы.

Решётчатый поддон под сиденьем коляски был полон игрушек, сменной одежды и запасных подгузников. Среди них я заметил белую бутылку с широким горлом и с логотипом, который теперь я и издали ни с чем не спутаю: «Рютлифарм».

— Ты выглядишь лучше, — сказала Лена и смущённо улыбнулась. — Почему-то.

— Только постарел, — ответил я.

— Нет, это другое… — Она подыскивала слова. — Как будто раньше твою голову окутывали чёрные тучи, а теперь они рассеялись.

Я смотрел на неё и не находил, что сказать.

— А ты… — начал я, но мне пришлось откашляться от хрипа, — ты выглядишь великолепно. Правда. Кажется, у тебя все хорошо, вес это… ну, ты поняла…

Она улыбнулась, кивнула. Свен опять начал хныкать.

— Да, — сказала она.

— Ну так вот, — продолжал я лепетать, неловко разводя руками, — я правда хотел просто поблагодарить тебя и… ну… — И потом я всё-таки сказал: — Я сожалею о многом, что сделал тогда. Я часто поступал… нехорошо. — Я чувствовал, как обливаюсь потом под курткой. Хотя это было убого даже для первой попытки.