Лорел Гамильтон - Запретный плод

Эдуард любезно оставил коробку возле кухонного стола. Из чего я заключила, что в ней он принес обрез. Что он сказал миссис Прингл? Что там для меня подарок?

Эдуард написал “двадцать четыре часа”, но от какого срока? Придет он на рассвете, солнечном и теплом, выпытывать у меня информацию? Нет, вряд ли. Эдуард не производит впечатления жаворонка. По крайней мере, до второй половины дня я в безопасности. Наверное.

Я подъехала к “Запретному плоду”. Филипп стоял, прислонившись к стене, свободно опустив руки вдоль тела. Одет он был в черные кожаные брюки. От одной мысли о коже в такую жару к моим коленям прилило тепло. Рубашка у него была черная сетчатая, и через нее были видны и шрамы, и загар. Я не знаю, было тут дело в коже или этой сетке, но на ум пришло слово “низкопробный”. Он перешел невидимую грань между ловеласом и проституткой.

Я попыталась представить себе его в двенадцать лет. Ничего не вышло. Что бы с ним ни случилось, он был, чем был, и что есть, с тем и приходилось работать. Я не психиатр, который может себе позволить жалеть бедняжек. Жалость – опасное чувство, которое легко может привести к смерти. Опаснее ее только слепая ненависть да еще, быть может, любовь.

Филипп отлепился от стены и пошел к машине. Я открыла дверь, и он сел. Он него пахло кожей, дорогим одеколоном и чуть-чуть – потом.

Я отъехала от тротуара.

– Агрессивно оделся, Филипп.

Он повернулся ко мне с неподвижным лицом, глаза все за теми же черными очками. Он откинулся на сиденье, откинув одно колено на дверь, другую ногу вытянув.

– Сверни на запад, на семидесятый.

Голос прозвучал хрипло.

Бывают минуты, когда остаешься вдвоем с мужчиной, и до вас обоих это вдруг доходит. Вместе наедине – в этом всегда есть возможности. Почти болезненное осознание присутствия друг друга. Это может повести к смущению, к сексу или к страху – в зависимости от мужчины и ситуации.

Ну, секса тут не будет, можете смело на это поставить. Я глянула на Филиппа; он сидел ко мне лицом, чуть раскрыв губы. Очки он снял, и глаза его были густо-карие и очень близко ко мне. Что тут происходит, черт возьми?

Мы выехали на хайвей и набирали скорость. Мое внимание было занято окружающими машинами, вождением, и я старалась изо всех сил не обращать на него внимания. Но все время ощущала его взгляд у себя на коже. Он почти грел.

Он стал подвигаться ближе ко мне. Вдруг мне стал отчетливо слышен звук ползущей по обивке кожи. Теплый, живой звук. Рука его обняла меня за плечи, грудь прислонилась ко мне.

– Что это ты задумал, Филипп?

– А что такое? – Он дышал мне в шею. – Для тебя это недостаточно агрессивно?

Я расхохоталась – не могла удержаться. Он напрягся.

– Я не хотела тебя оскорбить, Филипп. Просто я не представляла себе такого костюма из кожи и сетки.

Он не отодвинулся, все так же прижимаясь ко мне, и голос его был такой же странновато-хриплый.

– А что же тогда тебе нравится?

Я посмотрела на него, но он был слишком близко. Оказалось, что я смотрю ему в глаза с расстояния в два дюйма. Его близость подействовала, как электрический удар. Я отвернулась к дороге.

– Отодвинься на свою сторону, Филипп.

– Что, – шепнул он мне в ухо, – тебя заводит?

Ладно, с меня хватит.

– Сколько лет тебе было, когда Валентин впервые на тебя напал?

Он дернулся всем телом, отодвигаясь от меня.

– Будь ты проклята!

Он сказал это так, будто имел в виду в буквальном смысле.

– Предлагаю тебе сделку, Филипп. Ты не должен отвечать на мой вопрос, а я могу не ответить на твой.

Когда он заговорил, голос его звучал с придыханием и почти задушенно:

– Когда ты видела Валентина? Он должен быть сегодня? Мне обещали, что его сегодня не будет.

В голосе его звучал очень заметный панический страх. Я никогда не видела такого немедленного ужаса.

Смотреть на испуганного Филиппа мне не хотелось. Я могла начать его жалеть, а этого я себе позволить не могла. На Аниту Блейк, твердую, как сталь, уверенную в себе, мужские слезы не действуют. А как же.

– Я с Валентином о тебе не говорила, Филипп, даю тебе слово.

– Тогда откуда…

Он оборвал речь, и я посмотрела на него. Он снова нацепил очки. Лицо его за ними казалось напряженным и неподвижным. Хрупким. Кажется, имидж разрушен.

Сердце не камень.

– Откуда я узнала, что он с тобой сделал?

Он кивнул.

– Я заплатила деньги, чтобы узнать твою биографию. Вот оно и всплыло. Мне надо было знать, могу ли я тебе доверять.

– И как?

– Еще не знаю.

Он сделал несколько глубоких вдохов. Первые два были прерывистыми, но каждый следующий все более и более ровным, пока, наконец, он не овладел собой – на этот момент. Я вспомнила Ребекку Маилз и ее тонкие, исхудалые руки.

– Ты можешь мне доверять, Анита. Я тебя не предам. Не предам.

Это он сказал потерянным голосом, как мальчишка, которого вдруг лишили иллюзий.

Трудно было бы крушить его дальше после этого голоса, но я знала, и он знал, что он сделает все, все, что прикажут ему вампиры, в том числе и предаст меня.

Впереди виднелся мост – высокое кружево серого металла, деревья обнимали дорогу с обеих сторон. Летнее небо было водянисто-голубым, промытым жарой и ярким летним солнцем. Автомобиль въехал на мост, подпрыгнув, и по обе стороны от нас раскинулась Миссури. Открыто и далеко стелился над водой воздух. Над мостом затрепетал голубь, устраиваясь среди десятков других, парящих и хлопающих крыльями над перилами.

Над рекой я часто видала чаек, но над мостом – ни разу, только голубей. Может быть, чайки не любят автомобилей.

– Куда мы едем, Филипп?

– Что?

“Слишком трудный для тебя вопрос?” – хотелось мне спросить, но я удержалась. Это было бы как насмешка.

– Мы переехали реку. Куда мы едем?

– Сверни на Замбель и потом направо.

Я так и сделала. Замбель сворачивает направо и автоматически выводит тебя в ряд для поворота. Я остановилась у светофора и повернула на красный, пока не было машин. Слева была горстка магазинов, потом жилой квартал, потом деревья, почти лес, и среди них торчали дома. Дальше – дом престарелых, а за ним довольно большое кладбище. Всегда мне было интересно, как воспринимают жильцы дома престарелых такое близкое соседство. Как издевательское напоминание или просто как удобство на всякий случай?

Кладбище здесь было раньше дома престарелых. На некоторых надгробьях были даты начала девятнадцатого века. И мне казалось, что архитектор должен был быть тайным садистом, если вывел окна на покрытые надгробьями холмы. Старость – само по себе достаточное напоминание о том, что будет дальше. Наглядные пособия не требуются.

На Замбеле есть и другое: пункты видеопроката, магазины детской одежды, магазин, где продается цветное стекло, бензозаправка и большой жилой комплекс с объявлением: “Озеро Солнечной Долины”. И озеро там тоже есть – такое, что можно пускать кораблики.