Тесс Герритсен - Хирург

Она замерла в его объятиях, и он подумал: «Я переступил грань». И тут же выпустил ее.

— Извините, — сказал он. — Этого нельзя было делать.

— Да, наверное.

— Вы сможете забыть о том, что это было?

— А вы? — тихо спросила она.

— Да. — Он выпрямился. И произнес это снова, уже твердым голосом, словно пытаясь убедить самого себя. — Да.

Кэтрин посмотрела на его руку, и он сразу догадался, что привлекло ее внимание. Обручальное кольцо.

— Надеюсь, ради своей жены вы сможете забыть это, — произнесла она. Ее слова призваны были пробудить в нем чувство вины; так оно и произошло.

Он взглянул на свое кольцо — скромное золотое кольцо, которое он носил так давно, что оно, казалось, уже вросло в палец.

— Ее звали Мэри, — сказал он. Нетрудно было догадаться, о чем подумала Кэтрин: он предает свою жену. И у него возникло отчаянное желание объясниться, реабилитировать себя в ее глазах. — Это случилось два года назад. Кровоизлияние в мозг. Оно не убило ее, вернее, убило не сразу. В течение шести месяцев я все надеялся, ждал, что она очнется... — Он покачал головой. — Хроническое вегетативное состояние, как назвали это врачи. Господи, как же я возненавидел это слово: «вегетативное». Как будто она была растением или деревом. Это казалось насмешкой над той женщиной, какой она была когда-то. К тому времени, когда она умерла, я с трудом узнавал ее. В ней не осталось ничего от прежней Мэри.

Ее прикосновение удивило его, он вздрогнул от живого контакта Молча они смотрели друг на друга, и он думал: «Ни поцелуи, ни объятия не могут сделать людей ближе, чем мы есть сейчас. Самое глубокое чувство, которое могут разделить друг с другом люди, не любовь и не страсть, а боль».

Зуммер телефона внутренней связи разрушил очарование момента. Кэтрин моргнула, как будто вдруг вспомнив, где находится. Она вернулась к столу и нажала на кнопку телефона.

— Да.

— Доктор Корделл, только что позвонили из бокса. Вам нужно срочно подняться наверх.

По выражению лица Кэтрин Мур догадался, что им обоим пришла в голову одна и та же мысль: «Что-то случилось с Ниной Пейтон».

— Речь идет о койке номер двенадцать? — спросила Кэтрин.

— Да. Пациентка только что очнулась.

Глаза Нины Пейтон были широко раскрыты, а взгляд был безумным. Ее запястья и щиколотки крепились медицинскими ремнями к поручням кровати, и вены на руках вздулись тугими шнурами, когда она попыталась высвободиться.

— Она пришла в сознание минут пять назад, — сказала Стефания, медсестра бокса. — Сначала я заметила, что у нее участился пульс, а потом она открыла глаза. Я успокаивала ее, но она все пытается вырваться.

Кэтрин взглянула на кардиомонитор и обратила внимание на учащенное сердцебиение, но без аритмии. Дыхание Нины тоже было частым и периодически прерывалось хрипами, которые выталкивали мокроту в эндотрахеальную трубку.

— Это все из-за трубки, — сказала Кэтрин. — Она ее пугает.

— Может, дать ей валиума?

Мур, стоявший в дверях, сказал:

— Она нужна нам в сознании. Если дать ей снотворного, мы ничего от нее не добьемся.

— Она все равно не сможет с вами говорить. С эндотрахеальной трубкой во рту это проблематично. — Кэтрин повернулась к Стефании. — Что с газами крови? Мы можем ее экстубировать?

Стефания просмотрела записи с результатами анализов.

— Они на грани. Напряжение кислорода — шестьдесят пять, углекислого газа — тридцать два. И это при подаче сорока процентов кислорода.

Кэтрин нахмурилась: ни один из возможных вариантов ей не нравился. Она хотела, чтобы пациентка оставалась в сознании и смогла побеседовать с полицией, но в то же время у нее были серьезные опасения. Ощущение трубки в гортани могло вызвать панику у кого угодно, и Нина была настолько возбуждена, что на ее привязанных запястьях уже были ссадины. Но удалять трубку тоже было рискованно. После операции в ее легких скопилась жидкость, и, хотя она вдыхала сорок процентов кислорода — вдвое больше, чем в воздухе, — кислородное насыщение ее крови еще нельзя было назвать удовлетворительным. Поэтому Кэтрин и поставила трубку. Убрать ее сейчас означало бы подвергнуть опасности жизнь пациентки. С трубкой же пациентка продолжала бы сопротивляться и паниковать. При варианте с успокоительным они лишали Мура возможности получить нужную информацию.

Кэтрин взглянула на Стефанию.

— Я буду экстубировать.

— Вы уверены?

— Если будет ухудшение, тут же вернем на место.

«Легко сказать», — прочитала она во взгляде Стефании. После нескольких дней интубирования гортанные ткани набухали, что затрудняло реинтубацию. Единственным выходом в таких случаях оставалась экстренная трахеотомия.

Кэтрин встала в изголовье кровати и ласково обхватила руками лицо пациентки.

— Нина, я — доктор Корделл. Сейчас я уберу из гортани трубку. Ты ведь этого хочешь?

Пациентка кивнула. Это было одновременно и жестом отчаяния, и однозначным ответом.

— Мне нужно, чтобы ты лежала очень смирно, договорились? Чтобы мы не повредили голосовые связки. — Кэтрин подняла взгляд. — Маска готова?

Стефания подняла пластиковую кислородную маску. Кэтрин ободряюще сжала плечо Нины. Потом отодрала пластырь, который удерживал трубку, и выпустила воздух из баллончика.

— Сделай глубокий вдох и выдохни, — сказала Кэтрин.

Она увидела, как расширилась грудная клетка, и, когда Нина выдохнула, извлекла из гортани трубку.

Нина закашлялась и захрипела, из гортани хлынула слизь. Кэтрин гладила ее волосы, нежно бормоча что-то, пока Стефания фиксировала кислородную маску.

— У тебя все хорошо, — сказала Кэтрин.

Но кардиомонитор продолжал посылать частые сигналы. Испуганный взгляд Нины был по-прежнему сфокусирован на Кэтрин, как будто в ней был источник ее жизни и она боялась потерять его из виду. Глядя в глаза пациентки, Кэтрин с волнением ощущала тревожное сходство.

«Такой же была и я два года тому назад. Когда очнулась в больнице Саванны. Вырвавшись из одного кошмара, я оказалась в другом...»

Она посмотрела на ремни на запястьях и щиколотках Нины и вспомнила, как ужасно быть связанной. Точно так же ее привязывал когда-то Эндрю Капра.

— Снимите ремни, — сказала она.

— Но она может задеть трубки.

— Я сказала — снимите!

Стефания вспыхнула от столь резкого приказа. Не проронив ни слова, она отстегнула ремни. Она ничего не понимала; да и никто не мог понять, кроме Кэтрин, которая, даже по прошествии двух лет после Саванны, не могла носить блузки с тугими манжетами. Когда был снят последний ремень, она увидела, как дрогнули губы Нины, посылая ей молчаливое сообщение: «Спасибо вам».

Постепенно сигнал ЭКГ выровнялся. И на фоне этого устойчивого ритма две женщины смотрели друг на друга. Если Кэтрин узнавала себя в Нине, то Нина, казалось, узнавала себя в Кэтрин. Это было немое родство двух жертв.