Эстер Верхуф - Рандеву

Я припарковала «вольво» у обочины и громко разрыдалась от жалости к себе.

Шантаж, учиненный Петером, подавил мою волю.

Еще полгода назад я и знать не знала о существовании этого человека. Петер Вандам со своими грязными играми. Шантажист. Я желала ему всяческих невзгод, даже смерти, сокрушалась, что Эрик вообще его встретил.

Но вовсе не мысли о Петере, что странно, были главными в моих перенапряженных эмоциях.

Прошлой ночью я лежала, не сомкнув глаз, думала и старалась переосмыслить события своей жизни. И каждый новый пазл, обнаруженный мной, дьявольски точно, идеально становился на свое место в общей картинке. И каждый раз я чувствовала, как в мое сердце вонзается нож, с каждым ударом глубже, подлее, коварнее.

Все было спланировано заранее. Все.

Все то время, когда я думала, что Мишель слишком хорош, чтобы быть правдой, так и было.

С самого начала инициатива исходила от Мишеля. С первой нашей встречи, с того момента, когда он поймал мой взгляд. Кто нашел меня у озера? Кто поехал со мной в Бигано, потому что у него, видите ли, болело колено и работать он не мог, а сам вышагивал рядом со мной по вязкому песку на побережье Аркашона, словно чайка?

Черт возьми, да они все это спланировали, Петер и Мишель. Просчитали каждый шаг, и я попалась. Как карась на удочку.

Что я знала о Мишеле? Сам он ничего о себе не рассказывал. Вообще ничего. То, что Петер как-то сболтнул Эрику, единственное, что удалось узнать. Душераздирающая история о полной невзгод юности, которая делала Мишеля только интереснее.

На прошлой неделе он не пришел на свидание. Почему? Видимо, был занят, соблазняя кого-то еще, свежеиспеченную эмигрантку, заскучавшую в браке.

Таким образом Петер мог зарабатывать тысячи евро в месяц, а Мишель просто не вылезать из койки.

В этом ему не было равных. Он просто был рожден для секса.

Я откинула голову назад и уставилась на обивку салона. Слезы текли непрерывно.

Моя рука легла на пассажирское сиденье. Здесь он сидел. На этом месте. Перед глазами пронесся калейдоскоп картинок, звуков, запахов. Мишель рядом со мной, в постели в караване, моя рука, та, что сейчас лежит на сиденье, — на его животе. Мишель надо мной, в глазах — торжество. Мишель напротив в кафе, отламывает для меня кусочек хлеба. Рядом со мной на диване у своей приятельницы — прежней хозяйки Пирата, которая так дружелюбно и радушно приняла нас. И сразу было видно, что он ей, так или иначе, нравится. Так же, как понравился мне.

И все еще нравится.

Я наклонилась вперед и обняла руками руль.

Только сейчас я поняла, что именно во всем этом кошмаре ранило меня больнее всего.

Думая о Мишеле, я ощущала лишь пустоту, которую он оставил.

Я протягивала руки в кромешную тьму, в вакуум.

Я попросту больше не знала, что думать, и понятия не имела, что делать.

Я не могла привести в порядок обрывки бесчисленных мыслей, неуправляемо крутившихся в помутившемся сознании.

Моя жизнь стала одной большой ложью.

За мной закрывается дверь. Стою на месте. Посередине камеры — стол. За столом двое мужчин, смотрят на меня. Формы на них нет — темные брюки, белые рубашки, галстуки. Один темноволосый, с тонкими чертами лица и карими глазами, которые кажутся непропорционально маленькими. Справа от него мужчина постарше — лет шестидесяти. У него седые волосы и рябое лицо. Под глазами мешки, но взгляд голубых глаз ясный и острый.

На столе диктофон, бумаги, какие-то бланки, я точно не вижу.

Пожилой кивает мне:

— Добрый день, мадам Янсен.

— Добрый день, — отвечаю я.

От волнения голос звучит хрипло. Тошнота все больше усиливается.

— Садитесь, пожалуйста, — предлагает голубоглазый. У него фламандский акцент, от которого меня бросает в дрожь. Из-за него я вспоминаю о Петере. Сажусь на свободный стул напротив. Кусаю губы.

Они сверлят меня взглядами, как будто до этого несколько часов штудировали увесистые досье, а теперь перед ними предстал предмет этих документов. Чувствую себя просто голой.

— Мадам Янсен, у нас к вам несколько вопросов, — начинает фламандец. — Но для начала мы представимся. Меня зовут Лео ван Готем. Я здесь выполняю функции переводчика, потому что вы — голландка. А это следователь отдела по расследованию убийств нашего департамента Филипп Гишар. Он ведет следствие, а также этот допрос. Сейчас мы зададим вам вопросы. Отвечать вы можете по-голландски или по-французски, как захотите. Все, что мы здесь говорим, записывается на диктофон. Вот он.

Он указывает на диктофон, лежащий на столе, и выразительно смотрит на меня.

— Вам все понятно?

Я киваю.

— Хорошо. Я должен сообщить вам, что вы не обязаны отвечать на вопросы. Если отвечаете, то делаете это по своей воле. Ясно?

— Да, — пропищала я.

— Прекрасно. Тогда начнем.

— Ну мам, пожалуйста, еще одну.

— Нет, Изабелла, тебе и правда пора спать. Уже девять часов, а завтра в школу.

Изабелла широко распахнула прелестные голубые глаза. Она знала, как добиться своего.

— Ах… Пожалуйста…

— Но только одну.

Сопротивляться я не могла. Меня угнетало чувство вины перед детьми. Если у дочери не было новой игрушки, ей приходилось читать вслух, пока малышка не засыпала посередине очередной сказки. Тогда я незаметно выскальзывала из ее комнаты.

— И чтобы я тебя больше не слышала, договорились?

Она кивнула и попросила «про утенка». Я пересела поближе и снова открыла книжку со сказками. От лампы, которая стояла на тумбочке рядом с кроватью, на глянцевые странички падал приглушенный свет.

Я так часто читала эту сказку, что знала ее чуть ли не наизусть. Я рассказывала Изабелле про маленького утенка, которого из-за неказистой внешности и серых перьев дразнили все обитатели птичьего двора, а мысли витали далеко.

Сегодня воскресенье. Неделя прошла. Завтра понедельник. Больше всего мне хотелось, подобно страусу, спрятать голову в песок, чтобы оградить себя от происходящего вокруг.

Не видеть дьявола, не слышать его.

Не получалось.

В прошлый понедельник Петер взял с меня плату за молчание, в своем духе — с ухмылкой, так, чтобы никто не видел, — и с довольным видом сунул деньги в задний карман брюк.

Он ушел, а я почувствовала себя совсем разбитой. В глубине души, очень глубоко, я все же надеялась, что это была просто злая шутка. Неуместная, но все же шутка. Но в ту минуту, когда он взял у меня деньги, слабый огонек надежды погас.

Ухватившись за край раковины, я закрыла глаза. Меня грела надежда, очень сильная надежда, что он свалится на своей машине в кювет, не справившись с управлением на дороге, или что его уродливый внедорожник врежется в столб и перевернется. Нелепый, фатальный результат невнимательности водителя.