Виктор Гавура - Час цветения папоротников

Вокруг была непроницаемо осязаемая тьма, как ненасытная губка она впитывала свет фонарей, и он терялся в непроглядно густеющем мраке. Сергею стало не по себе идти, ощущая за спиной стену из тьмы. Обступившая его тишина усугубляла общую тягостную атмосферу. Тишина всегда помогает страху поселиться в твоем сознании. И поневоле начинаешь думать, что даже когда в этих темных галереях нет ни души, они все равно не пустуют. Нечто невидимое, но ощутимое, едва слышно передвигается по ним, наполняя их своею загадочной жизнью. В этом таинственном скрытом мире никогда не знаешь, кто за тобой наблюдает. Сергей спиной чувствовал на себе чей-то неотвязно пристальный взгляд, даже и не взгляд, а нечто такое, чем Оно воспринимает вторжение на свою территорию.

Это гнетущее ощущение кого-то сзади стало изводить Сергея. Он мимолетно отметил, насколько обострились у него все органы чувств, особенно зрение и слух. У него непроизвольно напряглись плечи, и похолодел затылок, будто что-то опасное из темноты холодом дышало ему в затылок. Не выдерживая, время от времени, он быстро оборачивался на ходу, светя фонарем позади себя, и до боли в глазах вглядываясь в темноту. Но там была лишь пустота, и так было до тех пор, пока за спиной снова не сгущалась тьма, и из нее кто-то опять не подбирался к нему сзади. И снова Сергей боролся с желанием быстро обернуться и осветить То, что кралось за ним, прячась в темноте. Тихий ужас не давал ему нормально дышать, ему казалось, что вот-вот чья-то холодная рука ляжет ему на плечо.

При этом Сергей понимал, То, что его преследует, может коснуться его только, если он это позволит. Он убеждал себя в том, что это собственный разум плодит чудовищ, чтобы напугать самого себя. Этот эндогенный страх можно нейтрализовать уверенностью, что преследующее его чудовище существует лишь в его воображении. Да, до тех пор, пока сам в него не поверишь… Следовательно, нельзя поддаваться страху, надо держать себя в руках и не бояться.

При свете дня даже самый робкий может собраться с духом, чтобы справиться с любой опасностью. В темноте подземелья не приходится рассчитывать на зрение и человек оказывается во власти своего воображения, а когда начинаешь пугаться, воображение подкидывает те еще картинки. Разъяснял себе причины страха Сергей. Страх, как и всякое сильное чувство, имеет свой предел, ‒ порог, выше которого, он не может увеличиваться. И…‒ вслушиваясь в тишину за спиной, Сергей мимо воли снова оглядывался.

Вдоль основного хода с обеих сторон в стенах пористого песчаника стали встречаться погребальные ниши с узкими дощатыми гробницами, в них лежали скелеты людей. Как Сергей и предполагал, они попали в неизвестное пещерное ответвление, связанное с Киево-Печерской лаврой. В некоторых гробницах покоились не скелеты, а мумифицированные останки умерших, сохранившие очертания коричневых, словно выдубленных лиц.

Как и все смертные, они переступили порог вечности, но их тела за сотни лет не истлели. Ничего удивительного, подумал Сергей. Стены из песчаника сохраняют постоянную температуру и влажность, это препятствует гниению и способствует образованию мумий. Но, почему тела одних усопших, разлагались, превращаясь в скелеты, а других, мумифицировались, ‒ он не задумывался. На ходу отметив про себя, что мир тлена и разложения влечет сюда явных и латентных некрофилов.

Иногда на их пути попадались боковые земляные карманы похожие на норы с нечеткими границами. В их углах, скрытых густеющим в свете фонарей мраком, шевелились бесформенные тени. Когда-то давно, в былые века, в этих норах жили монахи. Наряду с подвигами бдения, молитвы и ничем не возмущаемой кротости, пещерничество считалось особым монашеским подвигом.

Пещерные отшельники называли эти норы кельями. Здесь, вдали от мирской суеты под толщей покрова земли они обретали тишину и уединение, необходимые для их духовных трудов. Впоследствии эти норы становились их могилами. Получается, эти пещеры представляют собой некое промежуточное звено между домом и могилой, а живущие здесь люди, обособившиеся от человеческого общества и считавшие себя наполовину погребенными, ощущали двойной гнет: телесной и земной оболочки.

Высшим подвигом самоотвержения в Печерском монастыре было затворничество. Некоторые монахи, стремившиеся к бо́льшему совершенству в молитве и безмолвии, с благословения игумена обители, уходили в затвор. Они выкапывали под землей небольшую келью и уединялись в ней навсегда, а вход в нее замуровывался — «затворялся». Для сообщения с миром оставлялось маленькое окошко, через которое затворникам подавали пищу. На многие годы они прекращали разговаривать с людьми, обрекая себя на полное одиночество, придерживались «равноангельской жизни», жили в большой сдержанности, морили себя голодом и убивали свою плоть, исполняя один из христианских подвигов — «измождение тела».

От частого обращения к Творцу они все дальше отдалялись от мирских забот и сует. Их помыслы становились все чище, чувства приближались к небесному, а воля устремлялась на предметы неземных свойств. Постепенно все естество их преображалось, и свет неземной поселялся в их сердцах, а тела становились храмом Святого Духа. Два-три раза в неделю игумен либо кто-то из братии подходил к крохотному окну, оставлял просфору и немного воды, а затем, испросив благословения, удалялся. Если ответа не было, и пища оставалась нетронутой, это означало, что монах окончил свой земной подвиг. Затвор открывали и затворника отпевали в той же келье, в которой он подвизался.

Сергей осмотрел одну из таких, хорошо сохранившихся пещерных келий. Это была земляная камера с полукруглым сводом высотой в рост человека, размером около двух метров на полтора. Слева и справа от входа в ней были сделанные из земли два уступа, один из которых служил иноку ложем, а противоположный, столом. Лежать на такой «кровати» можно было только на боку, подогнув колени.

На стенах и сводах кельи невидно было копоти, оставленной свечами или лучинами. Монахи здесь жили годами, сидя в полной темноте, лишенные возможности даже читать. А быть может, не каждый из этих пещерножителей умел читать, и от этого не страдал? Оставшись один на один со своей совестью, не заскучаешь. Но для этого надо ее иметь. Да, чтобы решиться на все это, без нее не обойтись.

Тишина эманирует покой, а темнота располагает к размышлениям. В ней, как нигде, мир реального тесно соприкасается с миром идеального, здесь расширяется сознание, и человеку открываются новые, неизведанные пределы мироздания. Но для того, чтобы это постичь, надо обладать своим собственным миром в себе. А имелся ли он у этих отшельников? Большинство из них уходили от людей и годами, сидя в темноте, проводили время в лишениях строгого поста и слезах покаяния, бормоча одни и те же молитвы, и отбивая поклоны, в надежде на лучшую участь в загробной жизни, исполненную неземной радости и покоя.