Джон Харт - Вниз по реке

– Огромное вам спасибо, что пришли, – произнесла миссис Йейтс. – Прошу вас.

Отступив вбок, она повела рукой в сторону полутемного интерьера дома. Я прошел мимо нее, и дверь утвердилась в своем косяке.

– Могу предложить вам сливки и сахар к кофе, или что-нибудь покрепче, если желаете. У меня есть шерри.

– Просто кофе, пожалуйста. Черный.

Я последовал за ней по широкому коридору, полному темных от времени мрачноватых картин и допотопных предметов меблировки. Тяжелые портьеры надежно защищали внутренность дома от избытка солнечного света, но в каждой из комнат горели вычурные люстры. Сквозь открытые двери я видел тускло поблескивающую кожу диванов и кресел и все столь же приглушенные тона. Где-то на необозримом пространстве громко тикали старинные часы.

– Дом у вас просто замечательный, – сказал я.

– Да, – согласилась она.

В кухне миссис Йейтс подняла поднос и отнесла его в маленький кабинетик, явно предназначенный для приема гостей.

– Садитесь, – сказала она, наливая кофе из серебряного кофейника. Я уселся в узкое кресло с жесткими подлокотниками. Фарфоровая чашечка казалась легкой, как сахарная вата.

– Вы думаете, что я холодная, как лед, – начала миссис Йейтс без всякой преамбулы. – В том, что касается моей дочери, вы наверняка считаете меня абсолютно бесчувственной.

Я опустил чашечку на блюдце.

– Мне кое-что известно о разладах в семье.

– Я была довольно резкой, когда мы последний раз про нее говорили. Мне было бы невыносимо думать, что вы решили, будто у меня старческий маразм или вообще нет сердца.

– Давайте лучше не будем углубляться в подобные дебри. Обычно я не позволяю себе огульно судить других людей.

Старушка пригубила свой шерри, и хрустальная рюмочка звякнула колокольчиком, когда она поставила ее на серебряный поднос.

– Я не религиозный фанатик, мистер Чейз. Я не осуждаю свою дочь только по той причине, что она поклоняется деревьям, земле и еще не пойми чему. Я была бы и вправду бессердечной, выбросив на улицу свое единственное дитя по столь не поддающимся определению причинам, как различия в вере.

– Тогда можно спросить, по каким?

– Нет, нельзя!

Я откинулся в кресле, переплетя пальцы.

– При всем должном уважении, миссис Йейтс, вы сами подняли эту тему.

Ее улыбка стала натянутой:

– Вы правы, естественно. Мысли плутают, а язык, похоже, более чем желает им следовать…

Она осеклась, приняв вдруг неуверенный вид. Я подался вперед, так что наши лица оказались совсем рядом.

– Мэм, так что вы хотели со мной обсудить?

– Вы нашли ее?

– Нашел.

Миссис Йейтс опустила взгляд, и я увидел мазки голубых теней на ее тонких как бумага веках. Ее губы поджались, тонкие и бескровные под помадой цвета декабрьского заката.

– Это было двадцать лет назад, – произнесла она. – Уже два десятилетия прошло с тех пор, как я последний раз видела свою дочь или разговаривала с ней.

Подняла рюмку с шерри и отпила, а потом положила свою легкую лапку мне на запястье. Ее глаза расширились, а голос надломился:

– Как она?

Я даже откинулся назад – столько отчаяния было написано у нее на лице, столько тихой, беспомощной надежды… Сейчас она была просто страдающей от одиночества старухой. Возведенная ею стена гнева по прошествии двадцати лет окончательно рассыпалась. Она скучала по своей дочери. Это я понимал. Так что сообщил ей все, что мог. Она сидела совершенно неподвижно, жадно впитывая все, что я говорил. Я ничего не приукрасил. Под конец ее глаза были нацелены в пол. Крупный бриллиант свободно вращался у нее вокруг пальца, пока она теребила кольцо.

– Когда она родилась, мне было уже за тридцать. Она была… незапланированным ребенком. – Миссис Йейтс наконец подняла на меня взгляд. – И по-прежнему оставалась скорее ребенком, чем женщиной, когда я последний раз ее видела. Половину ее жизни назад.

Я был несколько сбит с толку.

– Так сколько же лет вашей дочери? – спросил я.

– Сорок один.

– Я думал, она намного старше.

Миссис Йейтс нахмурилась.

– Это все волосы, – произнесла она, поднеся руку к собственным волосам, тонким, седым и уложенным лаком. – Несчастливая семейная черта. Мои поседели уже в двадцать с небольшим. Сара тогда была даже еще моложе.

Миссис Йейтс не без труда поднялась с кресла, упершись в подлокотники, на негнущихся ногах пересекла комнату. Из шкафа рядом с камином достала фотографию в начищенной серебряной рамке. Улыбка согнула морщины у нее на лице, когда она долгим взглядом посмотрела на нее. Один палец задрожал на стекле; старушка провела им по чему-то, чего мне не было видно. Потом она опять уселась в кресло и передала мне фото.

– Вот последний раз, когда я ее фотографировала. Тут ей девятнадцать.

Я изучил снимок – чувственная ухмылка и застывшие пронзительные зеленые глаза, светлые волосы, основательно тронутые сединой. Сара сидела без седла на лошади цвета северного моря. Пальцы переплелись на гриве. Одна рука обхватывала шею животного, а сама девушка наклонилась вперед, словно что-то шепча ему на ухо.

На миг я потерял связь с реальностью, будто прозвучавшие слова не были моими собственными.

– Миссис Йейтс, чуть раньше я спрашивал про причину, по которой вы с вашей дочерью перестали общаться…

– Да. – Нерешительно.

– Мне хотелось бы еще раз задать этот вопрос.

Ответом было лишь молчание, и я снова бросил взгляд на фото.

– Пожалуйста, – добавил я.

Она сложила руки на коленях.

– Я стараюсь об этом не думать.

– Миссис Йейтс?..

Старушка кивнула.

– Пожалуй, это поможет, – произнесла она, но прошла целая минута, прежде чем она заговорила опять.

– Мы поссорились, – наконец донеслись до меня ее слова. – Это может показаться вам вполне обычным делом, но мы ссорились не так, как обычно ссорятся матери со своими дочерями. Она знала, как причинить мне боль, еще в самом раннем возрасте, знала, куда воткнуть нож и как провернуть его. Сказать по чести, полагаю, я тоже ее обижала, но она отказывалась подчиняться правилам. А это были хорошие правила, – быстро добавила она. – Честные правила. Необходимые. – Покачала головой. – Я всегда знала, что такая ее жизнь рано или поздно обернется великим несчастьем. Просто не думала, что это несчастье найдет ее такой молодой.

– Какого рода несчастье?

– Она к тому моменту уже окончательно запуталась. Моталась по всему округу, словно какая-то древняя жрица. Спорила со мной о смысле Господа. Курила траву и бог знает что еще. Клянусь вам, это вполне достаточно для матери, чтобы оплакивать душу дочери.

Старушка подлила себе еще шерри, отпила большой глоток.

– Ей был двадцать один год, когда появился ребенок. У незамужней и упорствующей во грехе. Живущей в палатке в лесу. С моей родной внучкой! – Она покачала головой. – Я бы такого не допустила. Просто не смогла бы такого допустить!